Вис вздрогнул: понятно, что этот человек жив, его поразило, почему сын говорит об этом с яростью. И, как бы извиняясь, он сказал:
— Мы скоро поедем в Кастельяр, нам нужно туда поехать.
Слегка прихрамывающий незнакомец опустил голову.
— Нет, конечно, это невозможно. Невозможно. Ладно. Спасибо.
И отошел, слегка прихрамывая.
Вис, как автомат, прошагал последние метры, отделявшие его от группы, и стал рядом с Бла и Бофарулем. Не сразу осознал, что он до них добрался. Добрался-таки и с неудовольствием отметил про себя, что он этим удивлен. Бла вопросительно посмотрела на него, в ее взгляде сквозило любопытство, и он, тоже взглядом, ответил ей, что расскажет потом. Снизу доносился скрежет металла, кто-то ворошил землю, Вис увидел, что в яме работает человек. Вису все еще было стыдно, совесть грызла его, он презирал себя. Но, по мере того как из мыслей его уходил слегка прихрамывающий незнакомец, он внимательней вслушивался в царапающие звуки, доносившиеся из ямы, старик работал мастерком, орудовал им ловко и осторожно, как археолог, скреб и отворачивал землю понемногу — искал человеческие кости. Незнакомец почти совсем исчез из его сознания, превратился в далекую точку, а мастерок скреб и скреб, взвизгивал, натыкаясь на камень или на кость, “ребро”, — сказал один из присутствующих, — да, наверное, это ребро; раскапыватель — так окрестил его Вис, не называть же его могильщиком или гробокопателем — поднял кость, постучал по ней мастерком, сбивая налипшую землю, и аккуратно положил в плетеную пластмассовую корзину, стоявшую у него под рукой.
Неожиданно для себя Вис понял, что присутствует при том, ради чего он сюда пришел: при эксгумации останков расстрелянного. И оказалось, что это не формальная процедура, за которой следует наблюдать с почтительного расстояния, склонив голову в знак скорби, искренней разумеется, как того требуют правила хорошего тона от цивилизованного человека. Нет, смотреть пришлось, стоя над самой ямой: надо было все это видеть и слышать. Из глубин его сознания, которое он всегда ощущал как нечто находящееся у него в груди, что-то вроде пещеры, где смех раскатывается эхом, где отдаются голоса, голоса, звучащие в мире его кошмаров, где стучит его сердце, живое, но уже усталое, иногда оно так колотится, словно вот-вот разорвется, а иногда едва бьется, смотря по тому, какая струна задета в его душе, где дремлют и песни, и проклятия, — так вот, из глубин этой пещеры сейчас слышалось противное и подлое мяуканье: не гляди, зачем тебе на это смотреть, — на что он отвечал: но послушай, как же, — а мяукающий занудливый голос: разве не постыдно подобное любопытство? Он возражал: ну по крайней мере… почему бы и нет? Голос говорил: ну какой тебе прок смотреть на это? Вис рассердился.
