Знамя, ты красное,
знамя, ты желтое,
ты отливаешь
то кровью, то золотом.[19] (Служанка пела:
Знамя, ты красное,
знамя, ты прекрасное.)
Потом женщина пела одна очень хорошие слова про вино из Хереса и про вино из Риохи, и что их цвета — это цвета государственного флага Испании, и еще много волнующих слов, от которых к горлу подкатывает ком,
и никакая пара рук не сумеет так быстро получать деньги, как это делает единственная рука однорукого, а потом женщина пела хоты, что может сравниться с тем волнением, которое чувствуешь, когда слышишь хоту про “Plus Ultra”[20], так она хороша, все умолкали, только музыканты играли аккомпанемент, ожидая вместе с публикой, когда женщина вступит, и наконец:
Франко был у штурвала,
Руис де Альда курс пролагал,
а Рада в ритме мотора
хоту, смеясь, распевал.
И ты видел перед собой аэроплан, вернее, гидросамолет “Plus Ultra”, слышал шум его моторов в небе над синим морем, и вот они прилетели в БуэносАйрес, люди кричали: ”Ура! Ура!” А они всех приветствовали и купались в славе, на них были шлемы летчиков, и ты переживал вместе с ними весь их полет, все ждали вестей от них, следили за крошечным крестиком, затерявшимся над Атлантическим океаном, а это такой океан, что не опишешь, все газеты писали о перелете, а крестик-самолет летел один-одинешенек и наконец, слава богу, прилетел, и неизвестно почему, должно быть от волнения, ты снова слышал песню о знамени и испанском солдате, который сейчас там, в марокканских землях, и видел, как высаживаются с корабля испанские войска, не обращая внимания на канонаду, в каком-то африканском городе, который называется Алусемас, и вот победа над марокканцами, какое ликование, но оказалось, что студенты и рабочие вовсе не рады, и вот снова стычка с полицией, все говорят красивые слова о демократических свободах, чепуха, ты ничего не понимаешь, потому что, хотя Примо де Ривера и победил марокканцев, его не хотели, и Титина это огорчало, и он не понимал, почему он не любит дона Сальвадора, директора, который восхищается Примо де Риверой, а любит дона Сальвадора, учителя, который не признает Примо де Риверу, и тетю Лоли он почему-то стал любить меньше. Слепые пели теперь о том, что, ах, бедняжка моя бабушка носит допотопные платья, — это уже никого не волновало, не пробуждало патриотизма, и народ начал расходиться.
И Бернабе говорит: сегодня мой дядя Ригоберто играет на трубе, я к нему поеду, — а Титин говорит: понятно, а как же школа, — Бернабе говорит: пс-с-с, он будет репетировать с оркестром, знаешь, как это здорово, какие здоровенные есть трубы у моего дяди, — они уже подходили к дому, Титин тогда еще не знал, какие бывают трубы, и спросил: а сколько же у твоего дяди труб, — Бернабе сказал: семь, и самая большая во-о-от такая, называется туба, — врешь, сказал Титин, — а Бернабе: ха-ха, вру, — они уже были почти дома, потому что жили недалеко друг от друга, Бернабе сказал: туда надо ехать пригородным трамваем, — Титин спросил: до Вильягордо-дель-Кабриель? Бернабе сказал: нет, дядя мой живет в другом городке, хочешь, поедем вместе? И когда Титин после обеда вышел из дома, Бернабе ждал его, и они сели на трамвай, который шел из Валенсии далеко-далеко, в руках Бернабе держал большой конверт, и Титин спросил: а это что такое? Бернабе сказал: это для моего дяди — и покраснел, Титин сразу догадался, что он врет, Бернабе крепко зажал конверт в руке, чтоб не обронить, трамвай много раз останавливался посреди поля, у шоссе, обсаженного высокими деревьями, которые качались на ветру, Титин нервничал всякий раз, как на разъезде приходилось ждать встречного трамвая, а когда проезжали какой-нибудь пригород, ехали по улице, где было полно клубов и кафе, возле которых на тротуаре стояли столики, и за ними какие-то люди играли в домино. Миновав Катарроху, друзья вышли. Титин сказал, что во все эти городки дядю Ригоберто приглашали играть в оркестре, потому что он был очень знаменит.
