Я улыбнулась, прижалась теснее.
И даже после всего этого энергия из него так и била, он не мог успокоить руки. Одной ерошил мои стриженые волосы, другой гладил мне плечо, живот, бок. Передвинулся так, что теперь мы лежали лицом к лицу, нежно водил пальцем по моей скуле.
— Вот интересно, а стриженая ты больше похожа на девочку. Лицо можно рассмотреть. — Он поцеловал меня в лоб, в нос, в подбородок — опускаясь сверху вниз. — И оно такое красивое.
Меня еще никто никогда не называл красивой. И я уверена — никто никогда так не думал.
— Я же просила не говорить про меня ничего хорошего.
— Ну конечно, и я тебе пообещал. Только это не считается.
— С какого перепуга? Обещание есть обещание.
— Да, только то было до того, как я в тебя влюбился.
Это было слишком. Слишком неожиданно. Я отреагировала как всегда. Сказала то, что всегда говорила:
— Да иди ты!
— Ладно, проехали.
Обида его была столь сильна, что ощущалась почти физически, будто черная луна нависла над нашим ложем.
Господи, что же я наделала?
— Прости, прости. Я просто не знала, что ответить.
— Да ладно, Джем.
Но руки он отнял, а сам отодвинулся.
— Ничего не ладно. Я просто дура.
Если бы я сказала в ответ, прямо тогда, если бы сказала, что люблю его. Если бы… если бы… если бы.
Без его тепла под одеялом сразу сделалось зябко, холод, до того таившийся в руках и ногах, расползся по всему телу, и меня затрясло. Я села и принялась нашаривать одежду, снова ругаясь по поводу отсутствия фонарика. Напялила все, что отыскала — ни лифчика, ни трусов, всего один носок, да и тот, кажется, был Жучилин, свитер, свои джинсы. Остальное подождет, пока не станет светлее. Примерно в метре от меня Жук проделывал то же самое. Похоже, что-то сломалось в наших отношениях. Я все убила своим длинным языком.
Я свернулась калачиком, но даже в одежде мгновенно окоченела. Впрочем, если подумать — потанцуйте-ка голышом под дождичком в середине декабря, а потом покатайтесь в коровнике по соломе с голым задом, — тут любой замерзнет, верно? Да еще и в животе было пусто. Я слышала, как Жук возится примерно в метре от меня, пытаясь устроиться поудобнее. Он вздохнул. Может, просто выдохнул, но я услышала в этом вздохе растерянность, гнев и печаль. Мне захотелось протянуть к нему руку, но стало страшно, что он ее оттолкнет.
Мы полежали в молчании. Даже коровы попритихли. Улеглись в сено и в собственное дерьмо, чуть слышно жевали и дышали. Холод не давал заснуть, да и не удалось бы, пока между нами стоит эта стена молчания. Я не могла без него.
