Она не верила своим ушам.
— Но с какой стати? Я ведь не более чем одна из твоих рабынь.
— Не надо кокетничать, девочка моя. Ты ведь прекрасно знаешь, как много ты для меня значишь.
— Пока значу.
— Да, пока.
Если бы они были одни, она бы оттолкнула его от себя — ее задело то, что он ответил ей, ни секунды не колеблясь. Но Кристен прекрасно отдавала себе отчет в том, что на них направлены десятки глаз. Такая вольность по отношению к мужчине, который считался ее господином, была бы просто недопустима. Она сдержалась не из-за себя, а из-за него, сама не зная, почему так щадит его гордость.
— Я полагаю, тебе сейчас так же некогда, как и мне, — сказала она холодно.
Он понял, что она хочет, чтобы он отпустил ее. Убрав руки, он все же не ушел, а продолжил разговор:
— Клянусь, что никогда не смогу тебя понять. Любая другая женщина на твоем месте со слезами рассказала бы о тех унижениях, которые ей пришлось пережить, и потребовала бы отомстить за себя. Ты же и словом не обмолвилась обо всем случившемся. Даже посчитала меня сумасшедшим, когда я спросил тебя, все ли в порядке.
Кристен хотела улыбнуться, но из ее груди непроизвольно вырвался смех.
— Ах, так вот о чем идет речь? О том, что произошло сегодня утром?
— Тебя что, это никак не задело?
— А чего волноваться? Со мной ведь ничего не случилось!
Она вела себя совершенно по-другому, чем он ожидал, и это разозлило его. Он сломя голову мчался домой, чтобы утешить ее, чтобы поклясться отомстить за нее, а она восприняла все с полнейшим безразличием. Он хотел пригвоздить Элдреда кинжалом к стене, когда Альден сообщил ему, что пытался сделать этот выродок. И если бы Элдред в тот момент находился поблизости, плохо бы ему пришлось. Однако тревога за Кристен взяла верх над его яростью, тревога, над которой она сейчас смеялась.
— Ты что, не понимаешь, что совершено преступление? — вскричал он.
— По отношению к рабыне? — спросила она с издевкой и подумала снова о том, как он ей втолковывал, что она лишена всяческих прав.
— Преступление по отношению к человеку, которого ты ранила.
Она вздрогнула, и яркая голубизна ее глаз приобрела стальной оттенок.
— О каком преступлении ты говоришь? Ведь я защищалась! И ты можешь называть это преступлением?
— Не я, а закон. Раб может иметь при себе оружие только с разрешения своего господина, а уж нападать на кого-либо, там более на человека благородного происхождения, и вовсе недопустимо. Огромный штраф пришлось бы платить даже свободному гражданину, напади он на дворянина, не говоря уже о рабыне…
