Что-то поделывают мои друзья со станции Нозет? На кого из них пал жребий преодолеть семимильное ночное пространство, забитое секущим мокрым снегом? Сколько же ему придется претерпеть, прежде чем он вернется под кров станции, к теплу кухонной плиты, всегда содержащейся в идеальной чистоте не в пример многим, ей подобным? Оказалось, что эта честь выпала на долю Билла. Из-за наводнения на пляже ему пришлось воспользоваться тропой, проложенной по краю утеса, то есть брести совершенно открыто под ударами урагана.
Пока я предавался этим размышлениям, кто-то постучал в незаставленное окно. Затем я услышал шаги за стеной дома и стук в дверь. Впустить посетителя было несложно, другое дело — затворить за ним дверь. Сопротивление ветра было подобно противодействию упругого тела. Мне казалось, что я пытаюсь закрыть дверь, прижатую к стене плотной массой шерсти.
Это явился Альберт Роббинс, считавшийся первым красавцем к югу от Нозета, — молодой верзила с покладистым характером. Альберт был с головы до ног в снегу вперемешку с песком, забившимся ему в волосы, уголки глаз, уши. Снег и песок лежали на бровях, в складках рта и даже забились в ноздри. Тем не менее широкая жизнерадостная улыбка не сходила с его лица.
«Захотел убедиться, что Вы еще живы», — сказал он, усмехаясь и вычищая песок из глаз суставами пальцев. Я поспешил приготовить ему чашку кофе.
— Какие новости? Кто-нибудь пострадал? — спросил я.
— Да. Мористее Хайленда застряла наша посудина: забарахлил мотор. Они стали на якорь. Из Бостона вышли эсминцы, чтобы вытащить их на буксире.
— Когда это стало известно?
— Сегодня днем.
— И больше ничего не было слышно?
— Ничего. Оборвало телеграфные провода. Мы поддерживаем связь только с Кауном.
— Надеюсь, все обойдется, даже если эсминцы не сумеют пробиться.
— Дай бог. Я тоже надеюсь, — произнес он, а затем, немного помолчав, добавил: — Однако что-то сомнительно. Пока. — И с этими словами он шагнул за дверь навстречу шторму.
Я не ложился в постель, потому что приготовился к любым неприятностям. Когда подоспело время полной воды, я оделся как можно теплее, задул лампу и вышел в дюны.
Полная, почти невидимая луна, состарившаяся на двое суток, пряталась за стремительно перемещавшимся покрывалом облаков, и ее скудный свет едва достигал истерзанной земли и ее мучителя — океана. Воздух, казалось, был забит мокрым снегом, который издавал странное и назойливое шипение, застревая в мертвой траве; песчинки вихрем носились в воздухе. Снег и песок пощипывали кожу, словно по лицу хлестали крохотные острые хлыстики.
