— А разве вывозить наличные с американской территории в оффшорный банк — законно?
Джерри лукаво улыбается:
— Незаконно — только если перехватят. Согласно федеральному законодательству, при вывозе из страны более десяти тысяч долларов ты должен указать сумму в таможенной декларации. Но если начистоту, тем самым пропадает всякий смысл переправлять деньги в оффшорные банки, поскольку, как только декларация заполнена, ты оставляешь на бумаге след. И не успеешь сказать «аудит», как в дверь стучится налоговая служба…
— А что, если меня задержит какой-нибудь таможенник? Как я объясню, откуда у меня кейс, набитый наличностью?
— Нед, поскольку ты не похож на члена калийского наркокартеля, шансы на то, что тебя задержат прежде, чем сядешь в самолет, — примерно один к десяти тысячам. Поскольку таможенникам приходится ловить птиц посолидней. Тем более, речь идет всего лишь о деньгах.
— Но разве при просвечивании в аэропорту денежные пачки не заметят?
— Если наличку распределить по верхней и нижней обшивке компьютерного футляра (кейса ноутбука), то нет. С каждой стороны — по полтора дюйма, а значит, в один футляр (кейс) можно набить чертову уйму денег… особенно если пользоваться крупными купюрами. И если сумма распределена по всей обшивке, то при просвечивании не обнаружится.
— Ты не против, если я обследую сумку, чтобы убедиться, что в ней нет ничего незаконного или контрабанд…
Джерри перебивает на полуслове:
— Нед, если я сказал, что в сумке — только наличность, значит, ничего больше в ней нет. Понял?
— Да, понял.
Шуберт бросает на меня яростный взгляд:
— Ты же выполнишь мое поручение, верно?
Всё недосказанное читается в интонациях: «Это — приказ. Или выполняешь, или будут последствия».
У меня перехватывает дыхание. Тихо отвечаю:
— Сделаю всё, как скажешь.
— Это я и хотел услышать, — сообщает Джерри. — Попрошу кого-нибудь доставить тебе в офис билеты сегодня же, ближе к вечеру. — У выхода Шуберт оборачивается и сообщает: — Ты умен, Аллен. Люблю умных.
Через полчаса и я отправляюсь в город. Утро не по сезону теплое, но и влажность, и солнце, и гул отбойных молотков, дробящих улицу возле станции метро у Кейнал-стрит, оставляют меня равнодушным. Я — в собственном пространстве, полностью огорожен от внешнего мира. Да и какое мне дело до чужой жизни, если собственной больше не осталось?
Добравшись до офиса, падаю в кресло и ударяю кулаками по столу, пинком разбрасываю груду материалов об «Эскалибуре». Рекламные брошюры разлетаются по полу.
