– Ну а сам ты как – скоро на зону собираешься? – подкалывает его Крюк.
– А зачем мне на зону?
– Как «зачем»? Придешь – бабы сами на тебя будут лезть, никого крутить не надо будет.
Батон делает тупую рожу. Мы с Крюком ржем, потом Крюк говорит:
– Ну, зона не зона, а армия мне уже в том году светит, если не откручусь. Ты, Бурый, с какого года? С семьдесят второго?
– Ага.
– А мы с Йоганом с семьдесят первого. Ему хоть отсрочка будет, пока в хабзе учится, а мне скоро начнут мозги ебать.
– Что ты переживаешь? Сейчас в армию никто не ходит, одни только лохи. Так что не сцы, открутишься.
– Ну, может, и откручусь. Ладно, Батон, наливай, раз такое дело.
Батон разливает, выпиваем.
– Слушайте анекдот, – говорит Крюк. – Пришел Горбачев на Красную площадь, видит – там на часах висит рахит, за стрелки держится. И он, типа, спрашивает: «Что это ты там делаешь?» А рахит ему говорит: «Я машину придумал – как стрелки назад откручу, кого хошь могу помолодить». Горбатый спрашивает: «И меня?» – «Ну, и тебя могу». – «Тогда сделай, чтоб мне было двадцать пять лет». Рахит берет стрелки – и давай крутить назад. Горбатому уже тридцать, потом двадцать, потом он уже вообще малый. Горбатый орет: «Что ты делаешь?!» А рахит говорит: «Щас надо, чтобы твоя матка аборт сделала».
Крюк хохочет больше всех, я улыбаюсь, а Батон смотрит на нас и моргает: до него доходит, как до утки, на седьмые сутки.
Допиваем второй пузырь. Мне вообще хорошо. Жалко только, что самогонки больше нет. Я смотрю на Батона и давлю лыбу, он тоже лыбится.
– Классно бухнули, да? – спрашивает Крюк.
– Ага.
– Пацаны, вы… это… Может, домой пойдете, а? – говорит Батон. – А то мамаша скоро придет, будет пиздеть.
Мы с Крюком выходим. Он идет к себе на Горки, а я – к продовольственному. Домой не спешу – надо протрезветь, а то родоки будут ныть, что пьяный.
Около продовольственного – колонка. Я жму на рычаг, сую башку под кран.
Коля-алкаш смотрит на меня и лахает:
– Что, пацан, протрезветь хочешь? Пустое дело, ни хера ты не протрезвеешь.
Можно дать ему по рылу, чтоб много не брал на себя, но я сегодня добрый, – пусть живет.
На остановке под навесом сидят Куля с Зеней – старые пацаны. Они лахают, что я бухой, машут мне руками. Я машу в ответ.
Подхожу к подъезду. На скамейке у качелей – старухи-сплетницы. Эти сейчас растрындят всему дому, что пацан Буровых шел пьяный. Но мне это – до жопы.
На лестнице – крики: мои родоки ругаются. И хорошо – меньше будет вони на меня. Открываю дверь ключом, захожу.
