Что касается таких, как я — дембелей, — их вообще нет в строю. Я бросаю взгляд, искоса, и не вижу никого из своих друзей. Ни ефрейтора Сякеру, ни рядового Киселева. У дембелей свои дела. Дембеля не едят в столовой. У дембелей все налажено. Я, например, завтракаю тут же, в подсобке. Да, грязновато, и сыро, и столом служит колченогий табурет, покрытый газетой «Красная Звезда», — зато тихо и спокойно. Есть запасец чая, и кипятильник, и батон белого хлеба, и полпачки маргарина. И печенье даже.
У меня и плитка есть, и сковорода, могу и яичницу пожарить, и картошку.
Но сейчас я работаю. Положено уже три ряда кирпичей. Все кирпичи посчитаны, спешить некуда. Когда колонна скрывается за поворотом, я устраиваю большой перерыв.
Однако мне известна и другая ходьба строем, настоящая. В дни, когда батальон заступает в караул, мы идем охранять наш гарнизон, тоже строем, в ногу — и в такой момент никто никого не бьет по подошвам и спинам. Мы идем охранять наши самолеты, наши склады с ракетами класса «воздух-воздух», наш керосин, наши свинарники, наше всё. Тогда шагаем — тридцать — сорок бойцов, все с карабинами, — и каждый мечтает, чтобы ночью именно на его объект пробрался вор. А лучше — шпион. Оружие возбуждает нас. Один солдат с карабином — уже серьезное дело, а если нас три десятка и мы идем строем, — хочется чего-то особенного. Не войны, но, например, скоротечного огневого контакта. Боя. Не крови, не стрельбы — мы не дети, в конце концов, — хочется, чтобы кто-нибудь плохой увидел тридцать одинаковых зеленых фигур и тридцать направленных в него стволов — и понял, что мы не шутим.
Мы ленивы, мы не любим дисциплину, мы посмеиваемся над нашими офицерами. Мы хотим есть и спать, мы хотим домой. Мы все время думаем о сексе. Мы деремся друг с другом. Мы играем в салабонов, черпаков и дембелей. Мы, может быть, плохие солдаты. Нерадивые, наспех подготовленные.
Но если нам прикажут, мы убьем любого.
Мы за этим сюда и приехали.
Кто не хотел служить — тот не служит. Находит способы. Придумывает себе болезни. Ищет институты, где можно взять отсрочку. А мы ничего не придумали и не взяли отсрочек. Мы приехали взрослеть. Всем известно: мужчина взрослеет в тот момент, когда впервые досылает патрон в патронник.
Спустя полчаса рядом с клубом появляется массивная, словно из бронзы литая фигура старшего сержанта Мухина, моего корешка и земляка, уроженца Подмосковья. Мухин — старый воин и пока вынужден носить форму, ремень и сапоги. Он умный, дружелюбный и румяный, мы понравились друг другу с первой минуты знакомства — бывает такая симпатия на тонком, химическом уровне, когда человек сразу тебя понимает, а ты — его. О чем бы ни говорили — с полуслова. Мухин приносит толстую тетрадку, рукописный самоучитель карате, где тщательнейшим образом прорисованы основные стойки, приемы и способы нанесения смертельных ударов. Мухин просит у меня консультацию — все знают, что Рубанов по вечерам ходит в офицерский спортзал.
