И уже за полночь Гаврилыч, театрально кряхтя и вздыхая в постели, зашептал словно себе самому:
— Ты же мечтал об этом. Повелитель бензина. Власть над судьбами и судьбой… Какую пришлось платить цену?
— Королевскую, — ответил Тэрц, — и она растет с каждой секундой.
— Не чрезмерно ли для захудалой заправки вдали от магистралей и городов?
— Вместе с горючим мне преподнесли не менее ценный подарок.
— Любовь? — догадался Гаврилыч (наверняка он был хорошо информирован о Ли). — Жалеешь?
— Я открыл главный парадокс человеческой жизни, — Тэрц чувствовал, как темнота укутывает в кокон. Разрывать его приходилось громкими уверенными словами: — Готовность отдать полжизни за то, чтобы случившееся произошло как-то иначе, не означает, что после обмена это «иначе» не будет вызывать сожалений…
Гаврилыч еще долго и виртуозно кряхтел свои доверительно-успокоительные вопросы-диагнозы. Тэрц, почувствовав, как мир перед ним заиграл новыми красками, решил — путник не даром ест свой хлеб, не зря перелопатил тысячу книг. Психологи углеводородной эры и слепому помогали ненадолго прозреть.
Наутро горец, не удосужившись спросить, предложил:
— Пять литров. Возможно, те, кто посылал тебя размочить новенького, рассчитывали на другой результат.
— Спасибо, горец. — Гаврилыч наклонил голову. — От тебя всякого ожидают. Ты — гвоздь в жопе гильдии.
Гаврилыч вытащил письмо, когда они прощались:
— С оказией пришло. Извини.
— Если бы я не пополнил бак, это стало бы последним доводом?
Гаврилыч пожал плечами:
— Возможно. Прости еще раз, горец.
Терц развернул письмо.
«Я во Владике. Теперь у меня новый план — до конца моих скитаний увидеть тебя двадцать раз. Л! Л.». Ниже стояла дата. Во Владивосток Ли прибыла через пять месяцев после того, как Тэрц пересек Московскую кольцевую. То, что Тэрц и Ли умели воплощать свои планы, многократно увеличивало тяжесть их общей судьбы.
Гаврилыч смотрел на горца, словно ушедшего в забытье над обрывком бумаги.
— Ты будешь счастлив? — спросил он, чтобы прервать транс.
— Периодически, — Тэрц поднял голову. Глаза его остались безжизненны.
— Почему? У тебя есть и горючее, и любовь? Продукты самой глубокой перегонки нашей цивилизации.
— Горючее и любовь — статика. Они исчезнут через миг, если нет движения. Но если есть движение, нет постоянства. Значит, иногда я буду несчастен.
— Судя по тому, как печально ты повествуешь об этом, несчастен ты будешь основную часть жизни.
— Хронологически, — и здесь, словно внезапная перемена погоды в пустыне, на лице Тэрца случилась та самая улыбка, которой он мастерски воздействовал на горцев во время скитаний. — Счастье весит в тысячу раз больше тех пустяков, что происходят после того, как оно уплывает за горизонт.
