— Кого дали…
— Кто дал? В каком смысле дали?
— Работников. Мне ведь нужны работники, — повернулся ко мне профессор. Усы его обиженно подрагивали. — Я попросил — мне дали. Заключенных.
— Но почему женщин?
— Потому что мужчины заняты на более важных работах, — сказал Губкин с сарказмом. Но продолжил уже другим тоном, будто бы даже оправдываясь: — Вы ведь понимаете, что стране нужны руки! И потом, что вы так переживаете? Выгрузить баркасы — самая тяжелая части работы. Да и то, вы же видите, они без труда с ней справляются. А потом — короткое плавание, совсем небольшой поход по лесу… Это ведь почти турпоход! Они даже рады развеяться.
— Что-то не вижу на их лицах радости, — буркнул я. — И бочки… — Я увидел, как из вагона сгружают большие, около метра высотой, ярко-синие железные бочки. — Они ведь понесут их назад полными?
— Я надеюсь, — выделил голосом Губкин, — что они понесут их полными. — Он угрюмо засопел. — Но ведь нести будет недалеко. Вы же сами говорили, что от Урочища до озера километров десять. Да еще под горку. Сделаем носилки… В бочках чуть больше двухсот литров, нефть легче воды, так что вес будет примерно как у тучного человека. В конце концов, они заключенные, Иван Игоревич! Они нарушили закон, а теперь честным трудом искупают свою вину. Ничего с ними не случится.
Настроение у меня испортилось. Стала портиться и погода. На севере это случается часто и происходит быстро. Подул ветер. На чистое синее небо натащило облаков, которые в считаные минуты затянули его сплошной светло-серой пеленой. Стал накрапывать мелкий дождик.
Я набросил на голову капюшон ветровки и продолжил смотреть, как работают женщины. Я насчитал ровно пятьдесят человек. Дружно и споро они погрузили бочки в баркасы, затем встали по шестеро-семеро вдоль бортов и покатили лодки к озеру. Все это получалось у них довольно ловко и с виду действительно легко. Я уже стал жалеть, что сцепился по этому поводу с Губкиным. В конце концов, профессор и впрямь был не виноват, что ему выделили женщин.
Я бросил вслед заключенным работницам взгляд и стал уже поворачиваться, как мое внимание привлекла худенькая фигурка, что толкала в корму последний баркас. Женщина выглядела совсем юной. Она была на голову ниже товарок, из под серого платка выбилась светло-русая прядь. «Совсем как моя Олюшка, — обожгло меня холодом. — А вдруг?..» Но военный, следовавший за девушкой, прикрикнул: «Зарецкая! А ну, приналяг!» — и холод исчез. Я быстро отвернулся.
