* * *
Розыгрыш проходил так же буднично, как ежедневная раздача пищи. Подходили по отделениям; каждое — в положенное время. Длинная молчаливая очередь двигалась быстро: подошел, получил билет — следующий.
Процесс выдачи контролировал лично Саклас. Незнакомый крылатый парил над плацем. Нависал над головой дамокловым мечом.
Илья находился в конце строя. Стоявший впереди бездумно, монотонно, как автомат, бормотал молитву. Просил чуда, надеялся на милость.
Илья облизнул губы. Попытался представить избавление. Зеленые луга, полноводные реки, спелые плоды, обильные нивы. Слова не превращались в образы; память снова и снова рисовала бесконечный песок, ослепительный блеск металлического левиафана и людей без лиц, копошащихся вокруг его ненасытного чрева. Он попробовал вспомнить что-нибудь еще: Ленкину улыбку, ощущение воды на коже, свободу прежнего незнания. Но воображение подсовывало другое: низкое уханье тяжелых орудий, сухой треск автоматов, въевшуюся под ногти грязь напополам с кровью. Перекошенные лица, утратившие сходство с человеческими; невозможность отличить своих от чужих.
Им выпало родиться в темное время. Обнаружить, что все было сделано не так. Ими, и теми, что до них, и теми, что до тех. Ошибки копились и разрастались — поколения за поколениями умноженных ошибок, подлежащих исправлению. Это не Он не пускает к себе, не уставал растолковывать Вась-Вась, Он добр. Это наша собственная грязь не дает до Него добраться. Грязь — кордоном, вдоль кордона — демоны-мучители. Надо пострадать, надо очистить. Себя очистить; через себя — землю; через землю — себя.
«Я мог бы миллиард лет стоять у насоса», — сказал вчера Илья, но миллиарда лет нет. Кнопки — это, конечно, поэзия… Содомские, иерихонские… Но счет идет, точно. Кожей чувствуется, что идет. Каждый день, как последний.
Успеем или нет? Какой сигнал разбудит завтра?
На небе дальние сполохи, как шифровки.
Бак может оказаться бездонным. Нимаэль издает победный клекот…
Стоящий впереди человек шепчет омертвелую молитву. Волосы на затылке слиплись от пота. Луч надежды в темном царстве, узенькая тонкая дорожка: льготный билет в заветный вагон. Колотится сердце. Скользит по плацу крылатая тень.
Сто сорок четыре тысячи «в белом» на десять миллиардов виноватых… Сегодня под утро вдруг приснилось, что — выиграл. Выиграл — и неожиданно понял: не найдется сил отказаться. «Вернуть билет» — как там кто-то сказал… Вот он, Илья, несогласный и не понявший, не подписавшийся ни на вышнюю милость, ни на небесное царство, вернуть как раз и не сможет. Уйдет с тесной площадки, повисшей над пустотой, на которой останутся тьмы и тьмы собратьев по ошибкам. Эйнар, Майк, боливиец со сложным, выпадающим из памяти именем, который однажды ссудил псилобицинов из личного запаса. Вась-Вась. И даже Ленка.
