— Благодать-то какая! Благодать какая…
Никто не проронил ни слова. Кто-то из «безумцев» схватился за полотенце и старательно протирал лицо. Кто-то пошел к Чагану «вымыть руки». Толстой сидел молча и весь ушел в себя, только шумное дыхание выдавало его волнение.
— Эх, старина, и моя судьбина схожа с твоей. Очень схожа. Я тоже бросал любимую Родину… Жил годы на чужбине… Вот вернулся и теперь зажил, как вновь народился. И у меня тогда неладно вышло…
Понимающе-нежно взял старик руку Толстого и сжал ее в длительном крепком пожатии. Толстой хотел было обнять старика, но тот, сделав быстрый полуоборот, твердым шагом, по-военному, пошел к своей арбе…
3. «Прощай, Уральск! Тронулись!»
Когда 20 августа, в 4 часа дня, девять «безумцев» разместились в двух весельных лодках, то все облегченно вздохнули: «Уф!» и весело рассмеялись — так это «Уф!» вышло согласованно, словно по команде: видно, всем за два дня жизни в городе очертенели зной, пыль и томящая скука ожидания.
Как только лодки вышли на стремя, гребцы подняли весла и, сцепившись бортами, дружно запели:
Наш путь далек, тверда рука…
Пой песни, пой!
Как друга встретит нас река,
Пой песни, пой!
Очаг — костер, палатка — дом,
И город стал далеким сном.
Мы пьем за счастье этих дней.
Теснее круг, друзья, тесней…
На берегу, над головами провожавших, замелькали белые платочки, цветные шарфики, шляпы, фуражки. Но лодки быстро зашли за поворот, и провожающие скрылись. Теперь лодки пошли отдельно, но рядом. Некоторое время все молчали, но вот вспыхнул взрыв веселого хохота.
— Ну-ну, удружил, доктор! Ничего не нашел в Уральске лучшего, как сумасшедший дом… Нашли развлечение — нечего сказать!
Когда хохот стих, Толстой серьезно заметил:
— Это я… предложил Николаю Павловичу — прогуляться к безумцам. Надо же писателю знать разницу между безумцами, сидящими в сумасшедшем доме, за решетками, и нами, примостившимися в утлых лодках. Там сидят крепко, прочно, под охраной гувернеров-санитаров… Ну, а мы?!
И Алексей Николаевич показал, как глубоко осели под тяжестью людей и багажа лодки: от воды до бортов было не более ладони.
— Люди — пока живут, всегда рискуют. Жизнь — это пока сплошной риск, — закончил полушутя-полусерьезно Толстой.
Настроение у всех было приподнятое. Торопились поскорее и подальше отплыть от города. Быстро мелькнула жалкая, повырубленная Ханская роща, когда-то любимое место гулянья горожан. Незаметно лодки скользнули мимо устья — впадения Чагана. Здесь до революции стоял учуг. Учуг был символом-знаком, что Урал с его рыбным богатством издавна являлся нераздельной собственностью Уральского войска. Революция до основания сняла учуг, и теперь трудно определить, где он был и где войско.
