Кошуба высвободил руку, встал и взял свой неизменный саквояж с инструментами.
— Пойдемте! — бросил он Тоне.
Поезд медленно, как бы ощупью, тронулся вперед. Несколько минут колеса мерно постукивали на стыках рельсов — и снова остановка.
Доктор проходил через вагоны быстро, не останавливаясь, не отвечая на приветствия дежурных сестер. Тоня едва поспевала за ним.
«Несчастный рейс, — думал он. — Нужно оперировать, а Зуева нет». Доктор Зуев, ассистент Кошубы при операциях, был тяжело ранен во время последней бомбежки.
Шура Леонтьев лежал в отдельном «боксе».
— Свет! — приказал Кошуба. Тоня принесла и включила переносную лампу. — Приподнимите!
Гибкие, подвижные пальцы доктора быстро сняли повязку с груди лежащего без памяти мальчика.
Раненый застонал, но не очнулся.
— Опустите его.
Кошуба был слишком опытным доктором, чтобы не понять, что ребенок приговорен к смерти, но он не мог мириться с этим приговором. «Какая, в сущности, несправедливость», — думал он. Мальчик, который годится ему во внуки, умирает, а он, старик, будет жить и, может быть, еще долго… Нужна операция — немедленная и здесь же, на месте. Нести через три вагона в поездную операционную — бессмыслица. Его не донести.
Кошуба взглянул на Тоню. Большие серые глаза смотрели на него не отрываясь. И он прочел в них именно то, чего ему не хватало: уверенность в успехе, в его силах.
— Ну что ж, давайте оперировать, — проговорил он почти весело. — Здесь, на месте… И только вдвоем.
Подсознательно он боялся, что появись еще кто-либо — исчезнет тот творческий подъем, в котором он находился.
— Пошлите санитара к машинисту. Пусть передаст, что я запретил трогаться с места без моего приказания.
Тоня вышла и быстро вернулась.
Кошуба разбирал инструменты.
— На чем будем стерилизовать?
— Горит печь, — ответила девушка.
На какое-то мгновение в голову снова проникла мысль: «Чем же они все-таки отапливают вагон?» Но он прогнал ее: сейчас все внимание нужно сосредоточить на операции.
Когда все было готово, Кошуба выглянул в коридор и поманил пальцем санитара:
— Никого в вагон не пускать.
С этого момента внешний мир перестал существовать для него. Он видел лишь то, что находилось в луче яркой переносной лампы, мог говорить только языком лаконичных приказаний:
— Камфору! Маску! Как пульс?
Две головы в одинаковых больничных шапочках и стерильных масках склонились над телом мальчика. Доктор сделал надрез и начал операцию. Тоня ассистировала.
Страшного напряжения нервов стоили ей эти несколько минут. Когда она увидела, вернее почувствовала, что операция окончена благополучно, она в изнеможении прислонилась к стене. Взгляни на нее Кошуба в эту минуту, он вряд ли определил бы, кто бледнее: раненый или девушка, которая, не имея ни подготовки, ни практики, была ассистентом при сложной операции.
