Разговор получился все-таки служебный. Взъерошенный, как воробей, сердитый, даже желчный, Семиженов сегодня был общительным, мягким. Как бы извиняясь, сказал:
— За такое оружие надо бы втык… Но кому? Винтарь бесхозный…
— Как то есть бесхозный? — спросил Воронков.
— От майского наступления еще осталось. То здесь валяется, то там обнаруживается… Бойцы убыли по ранению или по смерти, а оружие… Вот я и прихватил винтовочку, когда шел на траншейную службу…
— Ты же ротный старшина! Тебе не дежурить в траншее, а заниматься старшинскими обязанностями!
— Товарищ лейтенант, уточним: исполняющий обязанности старшины. Временно! А в траншею пришел потому, как народу нехватка, лишний штык не помешает…
— Занимался бы старшинскими заботами, — проворчал Воронков.
— Занимаюсь, занимаюсь… Но честно: не по душе это старшинство. Махорка, хлеб, термоса, вшивость, пятое-десятое. Того недостача, этого недостача… Не-ет, то ли дело — отделенный! Несколько гавриков — все твои заботы. Даже лямку помкомвзвода тянул: строевые заботы, а не продфуражные. Не-ет, в снабженцы не гожусь!
— Ладно, скоро получишь отделение…
Семиженов почесал в затылке, задумчиво молвил:
— Так-то оно так, да ежели разобраться, и в отделенных несладко.
— Тебе, брат, не угодишь, — усмехнулся Воронков. — В старшинах плохо, в отделенных плохо…
— А посудите, товарищ лейтенант! — вскинулся сержант. — Покамест я ротный старшина, ко мне с уважением-почтением: какое-никакое начальство и кое-что распределяю. А командир отделения? Тот же солдат. Разве что сержантские лычки… И начнут, чует мое сердце, сызнова изголяться… остряки-самоучки!
— Изголяться?
— А вы думали! Фамилия моя… как бы сказать… Удобная для этого…
Воронков пожал плечами:
— Фамилия как фамилия.
— Не скажите, товарищ лейтенант! Семиженов, семь жен… Проезжаются по-всякому, остряки-самоучки. А у меня, промежду прочим, гарема нету. Холостяк! Чего ж скалиться?
— Мне бы твои проблемы, — вздохнул Воронков.
— У каждого свои проблемы, товарищ лейтенант! Когда чешут язык день и ночь, надоест…
— Ну, оставайся тогда в старшинах! — сказал Воронков, не зная, сердиться ему или улыбаться. — Ты меня в этом качестве устраиваешь.
— Не-ет, я врожденный отделенный.
— Фу-ты, сказочка про белого бычка. Кажется, я заговорился с тобой…
— Заговорились, товарищ лейтенант! — Семиженов ни с того, ни с сего матюкнулся, передернул затвор, нажал на спусковой крючок, грохнул выстрелом. — Знай наших, курвы немецкие!
