Отдуваясь, пошел и аккуратно повесил прихватки на место. Постоял, глядя в окно и дивясь на себя. Когда вернулся, вода уже набралась до половины. Поверх белья, раскинув рукава, медленно плавала девкина рубаха.
Она больше не была ни серой, ни белой, ни даже коричневой. Она сделалась пятнистой, как защитный комбинезон. Только цвета больно легкомысленные. В такой защитке только на дискотеке от обдолбанных прятаться. Со средой, блин, сливаться.
Рубаха девкина героически приняла на себя цвета расейского триколора. Только цвета эти не выстроились строго по линеечке, как солдаты, а в беспорядке разбрелись кто куда, точно пьяное быдло. Синий вообще ушел в фиолетовый — уклонист оказался. А красный размазался и стал подобным идеологии новых комми — розовым, веселеньким.
— О Господи… — тихо сказал Сигизмунд, предвидя истеричные вопли девки. — Дотимурился…
Сигизмунд выключил воду. Пусть белье откисает. К вечеру надо будет замочить с порошком.
Вроде бы, девка в комнате заскреблась. Сигизмунд вздохнул и направился вытаскивать швабру.
Войдя в комнату, Сигизмунд сразу заметил, что подушка не смята. Девка так и не ложилась. Просидела ночь напролет. И проревела. Вон, вся морда опухла.
— Ну, — строго сказал Сигизмунд.
Девка молчала. Сигизмунду вдруг не понравилось видеть ее в своем халате.
— Сейчас, — сказал он и вышел. Внес в комнату найденную в песке сумку. Швырнул девке. — Твоя?
Она вдруг встрепенулась, потянулась к сумке руками, схватила ее и бережно прижала к груди. Дурь она, что ли, в этой сумке носила? Или окончательно умом тронулась? Как бы то ни было, а Сигизмунд окончательно убедился в том, что чутье его не подвело. Есть связь между сумкой и девкой, есть! Девке сумка принадлежит.
Ну вот и все. Теперь осталось честно сознаться во всем, что было сотворено над рубахой. Все равно же придется это делать. Лучше уж разом со всем покончить. Тем более, что сейчас девка ослаблена ночной истерикой и громко разоряться не сможет.
Полоумная гринписовка смотрела на него неподвижными глазами, прижимая к сигизмундову халату грязную сумку, вытащенную из–под мусорного бака.
Чувствуя себя последним ослом, Сигизмунд направился за девкиной рубахой. Выловил, отжал и принес.
— В общем, такое дело, — начал Сигизмунд, разворачивая перед девкой испорченную рубаху. — Сгубил я тебе вещь. Хотел как лучше, да не вышло. Зато вшей вывел. Где ты так набралась–то? По вокзалам, небось, ночевала, бедолага?
Не охтинский же извращенец их в специальной коробочке держал?
