Трокмартин, протянув руку, обнял меня.
— Так я и думал, — сказал он. В его голосе появились новые интонации; холодная уверенность пришла на смену тягостному ужасу перед неизвестностью. — Да, теперь я все понял! Пойдемте–ка ко мне в каюту, дружище. Потому что теперь, когда вы тоже это видели, я могу рассказать, он заколебался, — я смогу вам объяснить, что это было! — закончил Трокмартин.
Уходя с палубы, мы столкнулись в дверях с первым помощником капитана. Трокмартин, постаравшись придать своему лицу более или менее нормальный вид, обратился к нему: — Надвигается шторм?
— Да, — ответил тот. — Похоже, что будет штормить на всем пути до Мельбурна.
Трокмартин вскинул голову, словно его осенила внезапная мысль. Он порывисто схватил за рукав помощника капитана.
— Как вы думаете, облачная погода продержится, — он замялся, — ну, хотя бы три следующие ночи, а?
— И даже больше, — ответил моряк.
— Благодарение Господу! — вскричал Трокмартин, и я подумал, что никогда еще не слышал в человеческом голосе столько надежды и облегчения, как сейчас.
Моряк замер в удивлении.
— Благодарение Господу? — повторил он. — Благодарить? За что?
Не слушая его, Трокмартин уже шел, направляясь к своей каюте. Я последовал было за ним, но помощник капитана остановил меня.
— Ваш друг, — спросил он удивленно. — Он болен?
— Это все море, — торопливо ответил я. — Он плохо переносит плаванье. Пойду пригляжу за ним.
Недоверие и сомнение отразились в его глазах, но я поспешил уйти. Ибо теперь я знал, что Трокмартин в самом деле болен, но эту болезнь не в силах был бы исцелить ни корабельный, ни любой другой врач на свете.
ГЛАВА 2. УМЕРЛИ! ВСЕ УМЕРЛИ
Когда я вошел. в каюту, Трокмартин, уткнувшись лицом в ладони, сидел на краю койки. Пиджак он снял.
— Трок, — вскричал я. — Что это было? Отчего вы сбежали? И где ваша жена… Стентон?
— Умерли, — монотонным голосом проговорил он. — Умерли! Все умерли!
Я вздрогнул.
— Все умерли, — снова заговорил он. — Эдит, Стентон, Тора… все умерли… или еще хуже. И Эдит осталась в Лунной Заводи вместе с ними… Их утащило то, что вы видели на лунной дорожке, то, что поставило клеймо на моем теле и теперь преследует меня!
Он распахнул рубашку.
— Вот, смотрите! — сказал он.
Кожа у него на груди, чуть повыше сердца, была необычайно белой, словно мел. Резко выделяясь на остальном, имеющем естественный цвет теле, белизна опоясывала грудь Трокмартина ровной лентой приблизительно около двух дюймов в ширину.
