Декорация была одна на оба действия: дом у парома, из окон вид на реку и лесные дали.
Успех пьесы определился почти сразу. Нельзя забывать, что играли столичные актеры, стосковавшиеся по сцене, но и сама пьеса всем понравилась. Когда опустился занавес и артисты вышли на аплодисменты, все стали кричать: «Автора, автора!»
Так как я не выходила, то кричали все громче, в том числе и артисты. Кузнецов сиял от радости, как будто пьесу написал сам.
— Выходите же на сцену, — тянул он меня. Я отказалась наотрез.
— Но почему?
— Но поймите же, гражданин начальник. Все так возбуждены, и вдруг автор появляется в таком виде. Это как-то не политично.
— Ну, становитесь на скамейку, я вас подниму и буду поддерживать, чтобы вы не упали.
Но я уже раскланивалась со своего места направо и налево.
Овации не утихали.
После спектакля начальник с женой проводили меня до барака.
— Хоть, бы ее одел! — попеняла его жена (назовем ее Ниной Ивановной).
— Как я ее одену? Отберу у тебя платье? В каптерке одни лохмотья, прямо опера нищих какая-то, а не лагерь. Война, конечно. Все идет на фронт.
Утром меня разбудил кто-то из женщин, гаркнув в самое ухо:
— Валька, иди получай гонорар!
В каптерке мне выписали двадцать пять граммов сливочного масла и две огромные селедки — залом.
Одну я дала друзьям, и они посолонились по ломтику. Другую в обед съела зараз с хлебом. Барак взирал на меня с ужасом:
— Обопьешься!!!
Заготовили мне на ночь чуть ли не двадцать банок воды. Я к ней не прикоснулась — не было никакой жажды. А масло я слизнула, как мороженое, без хлеба. Не знаю, что помогло: масло, селедка или овации, как с ехидством уверяла врач Савчук, — но я начала поправляться не по дням, а по часам.
Дней через десять я уже приступила к своим обязанностям завклубом, а когда началась посевная, ушла в поле работать со своей бригадой.
С утра ко мне зашла уборщица Фрося и сказала, что Кузнецов получил из Москвы свои книги и просил меня помочь разобрать их. Чтоб шла немедля, не заходя в столовую.
— Он тебя ждет дома и, наверное, покормит нашего Веселого скелетика.
— А ну тебя, Фрося.
Я умылась и поспешила к Кузнецову. Семья начальника занимала отдельный дом — четыре просторные комнаты.
Мебель, что называется, казенная. Свою он раздал на хранение друзьям, частью раздарил с условием переслать ему книги и ковры, о которых весьма сожалела жена. Все это вчера пришло малой скоростью. Книг было много, несколько ящиков.
— Поможете мне разобраться? — весело спросил Алексей Федорович. — Но сначала позавтракаем, ждем вас.
