Стихотворения | страница 8
стройные кедры кровавой росой кропит.
Вот уже день воцарился над лесом жертвенным.
Gommier пошатнулся, и в вышине заметалась
крона его, словно мачта вверху корабля.
Ветер прошел в плаунах. Рыбакам на миг показалось,
что это у них из-под ног уплывает земля.
Потом волна улеглась, и дело их продолжалось.
***
К бару Ма Килман тем часом шел Филоктет,
навстречу больной ноге пригибая спину.
Хозяйка привстала от углового окна,
достала белого акажу и желтого вазелину,
поставила ванну со льдом. Он мог пробыть дотемна
в кафе “Несть боли”. И сразу, только войдет —
наклонится к ране и смажет ей алый рот.
…………………………….
“Что мучит тебя, Филоктет?” — “Я был ранен в ногу…
Эта рана, Ма Килман, она никогда не пройдет!”
Он закатал штанину и посмотрел на воду
в большое окно. Рану раздразнивал зуд —
так усики анемона щекочут венчик,
так мучит мозоль новобранца, когда сапоги ему жмут.
Он считал эту рану проклятьем: следы оков
на ногах у невольников. Рану не смогут вылечить,
она пришла по наследству от дедов через отцов.
Все его племя, нищее, черное, бойкое,
попалось на якорь, как рыба на крюк, как свинья
из нечистот попадает на скотобойню…
Однажды Ма Килман, подняв глаза от шитья,
увидела, как Филоктет косится на окна бара,
и так продолжалось день ото дня.
Лед растаял бы и докипел до пара,
имей он глаза и видь, как Филоктет сжимал себе голову,
ненавидя себя. “Эй, Фило-философи…” —
дразнили его мальчишки, бегущие в школу…
Мертвеца кладут в вазелин, а потом в эфир —
выходит мумия. Египетскую безглагольность
прервал ее голос: “Ведь есть же такой цветок…
бабушка знала заваривать… Я все смотрела…
Господи, как он? Еще мураши ползли на белый горшок…”
Но ни корень жизни, ни теплый отвар, ни сенна
не вычистят кровь, что его отравила недра —
не кровь в нем течет, а сок сокрушенного кедра.
“Имя твое — огонь лихорадки. Но ты бы
мог спасти свое имя: возьми мотыгу,
пойди и выполи ямсы”. Он прошептал: “Спасибо!”
***
Как больной меж палатами, он ковылял между гряд.
Он чувствовал: руки его, как крапива, горят,
мозг — муравьиный базар, крабья клешня берет
печень, полусверчок-полукрот
роет, сверлит ему рану, в ноге — электрический скат,
грудь — ледяной мешок… В жестяной ограде
ржавых зубов, как мангуст в засаде,
бьется безумный крик, на языке мозоли
натерлись о грубое нёбо. Он захрипел от боли.
Он видел синий дым от дворов, высокий бамбук,
склоненный под тяжестью гнезд, перо на шляпе священника…
“Когда мотыга научится резать дым, а петух
разинет зад и уронит яйцо —