Шум ветра за окном и храп соседа служили аккомпанементом его видениям. Шли часы, на небе загорелась звезда: чистая, голубоватая, словно омытая морской водой, она застыла за дрожащими стеклами окон в высоком ночном небе. Элиа подумал о жене, о посвященных ей стихах, о безбедной жизни, ожидающей их, если дядюшка Агостино оставит ему наследство.
Элиа встал, наклонился и ощупью нашел башмаки храпящего соседа. Башмаки были тяжелые, старые, разношенные; стертые гвозди холодили его горячие пальцы. Элиа поставил их на место и, шаря по полу, принялся искать башмаки другого постояльца, но не нашел их.
В этот момент в коридоре послышался легкий шорох, как будто кто-то шел босиком. Элиа замер на четвереньках, дрожа, как загнанный зверь. Он сознавал всю глубину своего падения, и его охватил инстинктивный ужас зверя, почуявшего смертельную опасность. Когда шорох прекратился, он вышел за дверь, чтобы убедиться, что там никого нет. И увидел при свете лампы, горевшей в глубине коридора, кошку, которая пробиралась вдоль стены, касаясь ее кончиком поднятого кверху хвоста, да у соседней двери пару новых башмаков с огромными пряжками, отбрасывающими на пол две длинные уродливые тени.
Элиа взял башмаки, спрятал их под плащом и спустился вниз. У самых дверей, на циновке, спал слуга, стороживший лошадей постояльцев. Дверь была заперта только на щеколду. Элиа беспрепятственно вышел наружу и очутился на улице, тянувшейся вдоль серого моря. Звезды мигали и дрожали так сильно, что казалось — вот-вот оторвутся и упадут на землю.
«Любопытно, как все в природе, да и сам человек, стремится к падению», — подумал Элиа, быстро шагая по темной ночной равнине, замкнутой черными горами и серым морем.
Спустя полчаса он решил, что теперь уже можно надеть украденные башмаки. Сев на придорожный столбик, он пощупал хорошенько новые башмаки, довольный, что они такие мягкие и просторные, переобулся, но в эту минуту Элиа пронзила мысль: неужели он так низко пал? Стыд охватил его.
«А что, если меня уже ищут? Нечего сказать, хорош я буду! Что скажет жена? Ну, похитить несколько миллионов — это еще куда ни шло, но пару стоптанных башмаков! Стыдись, Элиа Карай!»
«Да найди я миллион, я живо бы его прикарманил!» — продолжал он подтрунивать над собой, вытянув ноги, шевеля пальцами внутри башмаков. Но странное дело: ноги его дрожали, горели, как будто в этих башмаках им было не по себе!
Когда Элиа снова пустился в путь, держа собственные башмаки под мышкой, чтобы в случае опасности снять чужие, он шел уже не так быстро, как раньше. У него подгибались колени, и он то и дело останавливался: все время ему чудились сзади чьи-то шаги.
