Элиа не удивлялся решительно ничему.
Я знаю жизнь, людей я тоже знаю,
И — чему быть, того не миновать, —
писал он в своих старомодных виршах, обращаясь к жене. «Я поэт и философ, и меня ничто не поражает. Жизнь — это качели: сегодня ты наверху, завтра внизу, а послезавтра снова взлетаешь вверх. Не отчаивайся, моя золотая лилия. Может быть, о нас вспомнит дядюшка Агостино, выгнавший из дому свою жену и лишивший ее наследства. Тогда мы поедем с тобой на берег моря, будем любоваться лодками, проплывающими вдали, и держать друг друга за руки, как жених и невеста. Впрочем, мы и теперь счастливы. Мир и любовь царят в нашем доме, и ты мой кедр ливанский, ты моя Venus Formosa[3], ты мое сокровище и моя королева...»
Однажды зимним утром тяжелая, словно камень, рука знакомого возчика ударила Элиа по плечу.
— Скорее снаряжайся, любезный, в путь! — сказал он. — Я только что из Террануово, возил туда кору и видел там твоего дядюшку, комиссионера Агостино. Он тяжко болен.
Элиа спокойно встал и в знак скорби провел рукой по своим уже седеющим волосам.
— Пойду сообщу жене эту грустную весть.
Жена как будто не слишком опечалилась. Она даже не поднялась со ступенек, где сидела, греясь на солнце. Одета она была «по-городскому», причесана по моде, но ее ситцевое поношенное платье, рваные башмаки, жидкие черные волосы, темным ореолом окружавшие бледное бескровное лицо, еще резче подчеркивали вопиющую бедность. Глаза ее, некогда черные, с годами выцвели и приняли золотисто-ореховый оттенок, а взгляд стал безучастным и немигающим, как у зайца.
В доме, где Элиа с женой снимали в нижнем этаже комнатку с окнами во двор, стоял такой же гам, как в коридорах суда. Шумно ссорились у себя хозяева, а в харчевне па дворе посетители играли в морру и громко смеялись. По казалось, жена Элиа не замечает этого шума: она была так же равнодушна к житейской суете, как и Элиа, когда он сочинял стихи в коридорах суда. Но именно такой любил и желал ее Элиа.
— А знаешь, что я сделаю? — сказал он, поглаживая ее по голове и глядя в небо. — Я, пожалуй, пойду...
— Куда?
— То есть как куда? К дядюшке Агостино, разумеется. И погода, кстати, стоит прекрасная, — добавил он, не договаривая до конца своей затаенной мысли, но жена, должно быть, сразу угадала ее, поглядев на его легкие стоптанные башмаки. Она спросила:
— А где возьмешь денег на дорогу?
— Есть у меня деньги, есть. Пожалуйста, не беспокойся ни о чем не думай. Мир прекрасен: надо только уметь смотреть на жизнь философски, надо всех любить и относиться к людям дружелюбно. Как раз сегодня утром я высказал эту мысль вот здесь. Хочешь прочитать?
