– Пустыня – не публичное место! – шептал я, приближая свои губы к ее губам.
Она оглянулась на бедуинов. Все четверо уже молча и неподвижно сидели вокруг костра. На нас никто из них не смотрел.
Мы целовались несколько минут. И вдруг негромко зазвучала странная тягучая песня. От неожиданности у меня по спине пробежали мурашки.
– Я тебя люблю! – прошептал я.
– Я тебя тоже!
Потом мы сидели возле костра. Пламя облизывало бронзовый чайник. Бедуины продолжали петь. Сказочная атмосфера египетской ночи навевала романтическое настроение. Казалось, что пустыня очистила нас со Светланой от реальности, из которой мы прилетели. Словно мы были двумя заблудившимися во времени влюбленными. Мы стали моложе. У нас не было ни прошлого, ни будущего. Мы были созданы друг для друга на одну ночь, и даже самой этой ночью мы не могли воспользоваться, потому что за нашим счастьем следили бедуины и о нашем счастье они пели грустную арабскую песню, непонятные слова которой я уже стал различать.
Я сжимал в ладони ее ладонь. Я слушал ладонью ее тепло. Отвечал на нежные пожатия.
Под бесконечные песни бедуинов мы и задремали.
– Сэр! Сэр! – разбудил меня один из бедуинов.
Я открыл глаза. Солнце уже поднималось над серо-желтой пустыней. Ни треноги, ни чайника, ни пламени. Бедуины стояли возле верблюдов, готовые тронуться в путь.
Когда мы со Светланой поднялись, один из них скатал холщовую подстилку и отошел. В тишине слышался далекий гул автомобильного мотора.
К нам приближался черный гостиничный джип, на котором нас привезли сюда прошлым вечером.
Водитель по имени Маджид сунул каждому бедуину по купюре, и они, даже не глянув в нашу сторону, неспешно тронулись в путь.
Киев. Октябрь 2015 года.
Генерал Филин сегодня удивительно бодр. Говорить с ним после визита посла России Поярковского одно удовольствие.
– Значит так, по реформе! – докладывает он. – Мы с Мыколой два часа составляли программу. Реформу начнем в виде эксперимента, на все тюрьмы выделенных бюджетных средств не хватит. Конечно, Мыколе главное – украинизация тюрем, а мне…
– А тебе, может, для начала разговора коньячка? – спрашиваю я генерала, заглядывая в его глаза вполне искренне и дружелюбно. Уважение к милицейской и военной форме у меня с детства в крови, а тут еще и человек приятный.
Он медлит с ответом, но мне ответ уже понятен. Я зову помощника. Тот ставит на стол хрустальные бокалы, наливает «Хэннесси».
– Давай, – я поднимаю свой бокал, – за тюремную реформу!
