– Если так, – дьяк гордо расправил плечи, – то государь велит с русских городов идти на вас огненным боем, и к врагам вашим, дальним калмыкам пошлёт гонцов, чтобы они шли на ваши улусы и брали вас как добычу.
– Ты что? Нам грозить приехал?! – вспыхнул Дайчин. – Если бы ты не был прислан из самой Москвы, то за такие слова быть бы тебе в Бухаре на рынке рабов. Если бы государь решил нас воевать, он бы, не грозясь, велел идти войной и разорять. И мы не боимся войны. Это в божьей руке, кому бог в войне поможет.
Тяжёлое молчание в юрте ощутимо повисло над всеми головами. Говорить было не о чем. Разговор опять зашёл в тупик. Горохов первым покинул юрту Мончака, догадываясь, что тайши после его ухода переговорят и укрепятся в противоборстве воле Москвы.
Зарево на западе угасало, как будто испускало последние вздохи, и сумерки выбирались из неведомых укрытий, наступали отовсюду и сгущались. Гомон большого улусного стойбища калмыков слабел, загонялся неумолимо приближающимся вечером внутрь юрт.
Недовольный всем, что видел вокруг, Горохов направился прочь из стойбища, к двум большим походным шатрам, покрытым голубой парчой, которые были устроены на берегу реки, для него и для купцов.
Внизу низкого обрывистого склона к вбитому колышку был привязан конец причальной веревки шестнадцати вёсельного струга, нос которого подминал прибрежные заросли камыша. Все вёсла были выбраны за бортовые уключины, и на высокой палке мачты косо обвисал собранный в тюк и перехваченный в шести местах кожаными ремнями белый парус. Выше по течению приплывшие на струге казаки без лишних всплесков подводили к берегу натянутый бредень, а возле берега их поджидали другие, с закатанными на колена штанинами и в белых исподних рубахах. Казаков прислал гурьевский атаман по просьбе астраханского воеводы для помощи дьяку, чтобы их присутствием охлаждать головы калмыцких вождей. Они не теряли времени даром, занимались обычными делами, рыбной ловлей и охотой, привлекли к этим занятиям спутников посла, стрельцов. Дьяк не возражал, и даже был рад, иначе стрельцы от безделья и от скуки могли бы начать пьянствовать и буянить. А это подрывало бы уважение к нему, как государеву посланнику.
Дьяк хотел было отдохнуть и подумать в своём шатре, есть ли у него ещё способы воздействовать на калмыцких вождей, но выпрямился у откинутого полога, удивлённый и озадаченный. С низовий реки высоким берегом возвращались со степной охоты пятеро казаков на нанятых у калмыков аргамаках, а за ними следовал небольшой отряд стрельцов в красных кафтанах. От стрельцов не отставали пятеро странных видом спутников. Дьяк решил, что они из Астрахани и искали его по какому-то делу, и подождал возле шатра. Один из казаков свернул к ловцам рыбы, и его краткое сообщение товарищам поразило их, как громом среди ясного неба, заставило бросить выбирать улов. А вертлявый соглядатай тайши Мончака, который следовал за казаками и стрельцами от границ стойбища, услышав сказанное, вдруг, как ошпаренный, подскочил на месте и понёсся к юрте вождя. Дьяк напрасно гадал, что бы это могло значить.
