– О, мой бог! – расслышали стрельцы его бормотание.
Не замечая, что они остановились рядом, он забеспокоился, непослушной рукой полез в карман передника, откуда вытянул бутыль и, как смог осторожно, поставил её перед носом. Не доверяя глазам, на ощупь убедился, что она цела и закупорена и заметно успокоился. Затем снова сунул пятерню в карман передника, с недоумением горстью выгреб, что там звякало, при этом неловко рассыпал часть серебряных полтинников под животом. Хотел было заняться их поиском, однако сапоги стрельцов отвлекли его и несказанно удивили. Уставившись в них, он, казалось, позабыл про бутыль и рассыпанные деньги.
– Ты чего шумишь? – сверху мягко спросил его молодой худощавый стрелец.
Кузнец приподнял, запрокинул голову. Пошатываясь на руках, осклабился и воскликнул с пьяной радостью:
– Дитрих! Мой ласковый сын! – Цепко ухватившись за подол его кафтана, он стал упорно приподниматься на ноги. Обхватив стрельца для опоры, ткнулся лицом ему в плечо и заплакал, продолжая бормотать сквозь всхлипывания: – Твоя мать хорошая женщина. Она говорит мне: «Бёлен, ты показал наконец-то своё истинное лицо. Ты свинья! Ты свинья, Бёлен!»
– Ну и разит же от него, – через лохматую голову кузнеца сказал обхваченным им стрелец товарищу. – Нажрался, действительно, свинья свиньёй.
Замечание привлекло слух кузнеца. Он обхватил стрельца за шею, смачно облобызал в щёку.
– Свинья! – выговорил он обрадовано. – Очень хорошо, Дитрих! Я есть Свинья!
– Новый какой-то, – отстранился от него молодой стрелец. – Лопочет не совсем по нашему. Я его ещё не видел.
– Немец, верно, – согласился его товарищ, чьё внимание больше привлекали бутыль и полтинники на земле, рассыпанные, будто для чудесного прорастания. – Вон сколько зарабатывает, чёрт, за кандалы для нашего православного брата.
Оба вскользь отметили, как из-за двери на крыльцо неуверенно вышел парень с разбитым до синяков и распухших губ лицом, опасливо спустился к ним, крепко прижимая к груди тяжёлую сумку, из которой торчали рукоятка молотка и щипцы. Парень настороженно приостановился за спиной кузнеца, потянул его за рукав и, вроде глухонемого, замычал, просительно умоляя не останавливаться. Кузнец отпустил стрельца, шатаясь развернулся и обвалился на плечи парня. И уже на его плече слезливо забубнил:
– Я свинья, Дитрих. Я и вправду свинья. Прости меня. Прости за всё.
– Ишь ты, – произнёс молодой стрелец с осуждением. – Сперва ему под глаз синяки пристроил. А теперь прощенья просит.
