Р’йенра фыркнул. Хманк опять запутался — не в своих песнях, конечно, а в том, о чём стоило и не стоило предупреждать друзей.
— Говори как хочешь, — опередил его М’рхайра. «Лезвие» насмешливо улыбался, почти скалился. — Мы знаем тебя.
— Спасибо, — искренне сказал К’хириш. — Когда вам будет очень нужно, позовите меня, я постараюсь помочь. Я всё время слушаю.
— Непременно, — вновь перебил Р’йенру М’рхайра. Оскал его стал шире. Несмотря ни на что, М’рхайра до сих пор не признавал истинные масштабы власти певчих, и теперь он не верил, что им с «лезвием» может потребоваться помощь К’хирилла. В то, что К’хирилл способен им помочь, он тоже не верил.
Он просто недостаточно долго с ним общался.
Р’йенра — верил.
Больше того, он привык верить и не беспокоился уже, и потому сказал о другом:
— К’хириш, если тебе самому надо будет помочь — зови. Не терпи. Если тебе станет плохо, я рассержусь.
Хманк улыбнулся, оцепенело глядя прямо перед собой. Бледный, хилый, маленький. Абсолютно уверенный.
— Удачи, — сказал он.
О том, что на краю поля стоит человек, они знали — предупредил корабль. У М’рхайры грива дыбом поднялась от возбуждения: обещанные им тайны были не мертвы, не законсервированы в хранилищах данных. Живые собратья ждали их здесь! Р’йенра сам вновь и вновь дёргал ушами, чувствуя, как не в лад колотятся его три сердца.
— Это беженцы, — сказал М’рхайра. — Но я ничего не слышал о них. Когда они сюда прилетели? После Первой войны? После Второй? Что это за люди? Как они живут здесь? Что они нам скажут?..
— Замолчи, — взмолился Р’йенра. — Иначе мы будем похожи на детей. Выйдет глупость.
— Меня это не пугает, — сказал М’рхайра и расхохотался. — Такая новость! К’хириш не слукавил. Но интересней всего мне, что сохранили эти люди. Может, мы узнаем что-то ещё…
Весёлость ушла из его облика так же быстро, как появилась. Р’йенра вздохнул и провёл рукой по ушам. М’рхайра говорил уклончиво, и Р’йенра знал, почему. Знал, о чём. Две проигранные войны поставили человечество на грань выживания. С тех пор прошли многие десятилетия, численность неуклонно восстанавливалась; но была потеря куда горшая — невозвратимая. Полмиллиона лет культурного наследия канули во тьму. Жалкие остатки человеческой расы, цепляясь за жизнь, не нашли сил заботиться о сохранении информации. Они сберегли так мало, так страшно мало! Из памяти о прошлом уцелела лишь память о том, что прошлое было великим. Всё, что они знали о полумиллионе лет письменной истории человечества, теперь умещалось на нескольких страницах.
