“Русская идея” до сих пор проигрывала все идеологические и политические сражения западникам именно потому, что она ни единожды в трудах главных своих мыслителей не поднялась до осознания причинно-следственной зависимости выживания Государства в мире постоянного роста могущества промышленных держав от накопления промышленного могущества в России. Славянофилы ни разу не поставили вопроса о зависимости выживания Государства от динамизма промышленного развития России, о средствах преобразования земледельческого, почвеннического умозрения русских в городское.
Не одна только Россия державной волей государственной власти изменяет земледельческое умозрение своего народа ради ускоренного промышленного развития. И Китай, и Индия, - древнейшие цивилизации напряжённо и мучительно реформируют своё мировоззрение, меняют сами себя. Не говоря уже о других странах. Но удаётся это лишь там, где сложились исторические традиции сильного государственного сознания государствообразующего этноса. Только такие этносы, насилуемые Государством ради выживания в качественно новых исторических условиях существования, только они доказали, что, подстраиваясь под европейский капитализм, способны сохранить свою существенную, архетипическую идентичность в объективно складывающемся мире полного господства западноевропейской цивилизации, не поглощаясь ею в качестве колоний или полуколоний.
И лишь когда “русская идея” политически сольётся с насущной потребностью российского государства в быстром прорыве к современному качеству промышленного развития, когда она даст прогрессивную и перспективную идеологию создания городского общественного сознания, адекватного требованиям постиндустриального промышленного производства, – только тогда она окажется жизнеспособной и политически воплощаемой. Но в таком случае, что же останется от противопоставления “русской идеи” и западноевропейской цивилизации? Где в таком случае та пропасть, которая должна якобы их навечно разъединять?
Не противопоставление, а наоборот, слияние с этой цивилизацией и обгон того застойного качества её, какой наблюдается ныне в Европе, превращение России, русской постиндустриальной цивилизации в лидера грядущей научно-промышленной цивилизации, в её локомотив, – вот единственная возможная цель “русской идеи”, если она намерена стать чем-то большим, нежели метафизическое кабинетное или кухонное словоблудие.
4.
Государственная самостоятельность России, материальное и общественное развитие страны уже исключительным образом зависят от ускоренного совершенствования промышленного производства и создания его новых мощностей. Не видеть этого по меньшей мере безответственно. Однако как раз такой безответственностью грешат почти все сторонники “русской идеи”. “Русская идея” в её традиционном почвенническом понимании, как идея славянофилов и народных патриотов, сейчас, после раскрестьянивания русской деревни, питается только надеждой, или вернее сказать, мистической верой в возможность выжить в завтрашнем мире за счёт огромных сырьевых ресурсов России. И что самое непостижимое в таких взглядах, только за счёт сырьевых ресурсов оставаться державой и даже управлять миром, указывать ему мессианский путь исторического движения. То есть “русская идея” славянофилов и народных патриотов пока ещё выказывает себя близоруко реакционной, паразитической и страшно, безрассудно отсталой, какой и была прежде. Её проповедники видят связанные с нефтью богатства и финансовое влияние некоторых арабских стран, которые благодаря продаже сырья на Западе замкнулись в состоянии средневекового феодализма, и полагают, что в России тоже можно вернуться к феодальному народному умозрению и благоденствующему укладу жизни. Подразумевается при этом, что они станут духовной и политической элитой в народном обществе, построенном на “русской идее” в таком её понимании.
