Я удивился, смутился этой внезапной перемене и изобразил изумленный и отчасти язвительный поклон:
— Весьма польщен. Хочешь, чтобы мы отправились немедленно?
Она отстраненно улыбнулась мне и, казалось, задумалась о чем-то — занятие, которое ей совсем не подходило: от этого лицо ее делалось на пять лет старше, а она и так выглядела взрослее своих двадцати двух.
— Я бы охотно сходил вечером в кинематограф, если ты к тому времени почувствуешь себя лучше. Мы уже давно там не бывали. А ведь прежде частенько туда хаживали.
Время немного сжалось и уже не действовало мне на нервы с такой силой. Я вспомнил киносеанс, на котором мы с Ами были прошлой зимой: сентиментальная американская фильма с Полой Негри, усталое потрепанное лицо актрисы на множестве крупных планов, примитивный сюжет — что-то о ребенке, лишившемся матери. Я тогда еще не научился ценить незамысловатые законы создания американских картин: ни в коем случае не уводить далеко вглубь, а лишь дать зрителю возможность убить два вечерних часа, после чего без следа улетучиться из сознания — принцип столь же приемлемый, как и противоположный ему, немецкий, когда фильмы призваны вызывать кошмары и пробуждать садистские наклонности. Как ни старался, я не мог разделить восхищения Ами этими движущимися декорациями и завел с ней педагогико-эстетическую беседу, которую она силилась понять: необычные выражения льстили ей, но она совершенно не могла их уяснить, поскольку это было выше ее разумения. Декорации представляли для нее единственную реальность, и она была не в состоянии проникнуть за их поверхность. Впрочем, считать это недостатком было бы несправедливо: Ами воспринимала реальность декораций намного непосредственнее, чем я — реальную жизнь, что, несомненно, было следствием ее способности в них растворяться. Я вспоминаю ту трогательную понятливую мину, с какой Ами выслушала мою речь, время от времени прерывая ее старательными кивками: конечно, естественно, само собой разумеется. Мне с самого начала было ясно, что она ничегошеньки не понимает, но выражение ее лица завораживало меня, и, пока мы спускались к остановке трамвая, я продолжал свои (в высшей степени теоретические) нападки на американские фильмы. Поднимаясь в вагон, Ами подала мне руку, и на лице ее появилось торжественное серьезное выражение.
— В следующий раз мы пойдем на немецкую фильму, — пообещала она. — Я тоже считаю, что сегодняшняя — чепуха.
Мной овладело непреодолимое желание рассмеяться ей в лицо или обнять прямо посреди площади Студентхюс, но я не успел решить, что предпочесть. Трамвай с грохотом двинулся дальше, подпрыгивая на стрелках, а я так и остался на остановке с ощущением безнадежности и восторга, оттого что у меня такая девушка, как Ами.
