Гильгамеш покорно отступил на несколько шагов. Понурив голову, он стоял и смотрел, как Бирхутурре бросает последний взор на небесных овец[25]. Лицо ратника постепенно каменело, глаза превращались в янтарные капли. Наконец, он испустил дух. Вождь приказал вырыть для него глубокую яму, положить туда оружие, фаянсовую посуду, несколько корзин ячменя, пару кувшинов с водой и драгоценную медную подставку. Когда всё это было выполнено, рабы опустили в могилу завёрнутое в циновку тело почившего военачальника. На месте погребения Гильгамеш заколол десять быков и устроил поминальный пир, на который пригласил всех военачальников и старейшин Больших домов, выпущенных по случаю победы из заточения. Каждый воин получил от него по невольнику, а командиры - богатые земельные угодья. Празднества продолжались три дня.
Полутёмная прихожая клубилась духотой, источала въевшийся запах потных тел и известковой пыли. Красноватый зигзагообразный узор тускло поблёскивал на стенах, в дальних углах виднелись тростниковые корзины, на полу лежали истрёпанные циновки. Возле входа скорчилась девочка-служка. Она дремала, прислонившись щекой к рельефному изображению Инанны на стене. Нарахи приблизился к ней, тронул за плечо.
-- Я пришёл к Шамхат, - сказал он. - Может ли несравненная дочь Звезды Восхода принять меня?
Девчушка хлопнула огромными глазищами, вскочила с тростникового табурета и умчалась в коридор. Нарахи остался ждать. Он побродил по прихожей, выглянул на улицу, покачал головой. В городе ему не нравилось. Слишком пыльно, слишком шумно, слишком много странных людей. Даже на постоялом дворе, где он снял каморку, всюду шныряли какие-то непонятные типы, прятавшие что-то под одеждой и вполголоса разговаривавшие с хозяином. Оставлять там онагров было, пожалуй, небезопасно. Нарахи хотел побыстрее уладить все дела и с первой зарёй вернуться домой.
К нему вышла женщина, очень красивая, в туго перетянутой льняной тунике и кожаных сандалиях. Молочная чистота её лица, густо натёртого белилами, подчёркивалась мерцающей чернотой выкрашенных углём зубов. Изящно подведённые глаза переливались сине-фиолетовым светом. В ушах покачивались тяжёлые золотые серьги с самоцветами, короткие чёрные волосы, уложенные в пышное каре, переплетались жёлтыми, красными и голубыми ленточками. Каждое её движение сопровождалось лёгким перезвоном многочисленных браслетов на запястьях и лодыжках, на выступающей груди покоилось изумительное жемчужное ожерелье. Тело её распространяло чудный запах, ударявший в голову и заставлявший сердце биться гулко и призывно. Ошарашенный красотой вошедшей, Нарахи стоял, не в силах вымолвить ни слова. Видя его растерянность, женщина улыбнулась, сказала:
