Князь так и вытаращился на своего верного соратника.
— Все, прекращаю, — Буревой тут же перестал валять дурака. — Все равно мне гудошников в лицедействе не обыграть. Так что прости, княже, за шутку неуместную. А насчет моих, так не сомневайся. Мальцы поспрашивают, мужи поглядят, старики подумают, я тебе слово, а ты мне два… Так и решим, кто такие, да с какой стороны жабры.
— Решим, — эхом отозвался князь. — Только пусть лучше роют, что за русины такие.
— Отроем до самого донышка, не беспокойся, — уверенно пообещал Буревой. — Сам говоришь, что казну проедаем, пора и отрабатывать. Да и мне никак нельзя осоромиться. А то выгонишь с места хлебного да денежного. Тогда-то и загнусь преждевременно от тоски. Ты вот о чем подумай, князь. Неждана эта меня не зря на поединок вызывала. Считала, справится. Чуешь? Ежели и ошибалась, не в том дело. Девка всерьез думает, что дружинника побьет. Девка! А мужи тогда силою каковы? А коней ты их видел? А мечи?
— Ты к чему это, — не выдержал князь. — Бойцы хорошие? Так это хазарам бояться надо, не нам. И мечи видел.
— Не, не про то я, — вздохнул Буревой. Который не только первым бойцом среди вятичей был, но и тайным сыском княжеским ведал. — Что за враг такой, если их побить сумел? Да так, что только полсотни ушло? Не идет ли с восхода беда такая, что затмит и хазар, и ромеев? Вот о чем думать надо и нам, и Игорю с Вукомилом.
Кордно, лето 782 от взятия Царьграда, разноцвет
Лютый пристроил самобег на краю площади Воинов и набрал номер.
— Исполать тебе, Голуб Мстиславов! Лютый внимания твоего просит.
— И тебе, волхв, хворью не одолету быти! — прогудел бас в трубке. — Чем обязан? С какими вестями, добрыми аль как обычно?
Когда Скворец начинал изъяснять подобным стилем, это было верным знаком хорошего настроения. В ином случае речь воевод-розмысла[29] состояла бы из кратких междометий и пространных ругательных характеристик. Лютый рисковал: один из лучших специалистов по военной истории, воевод-розмысл Большой воинской Гридницы[30] очень недолюбливал сыскарей и запросто мог послать волхва куда подальше. Причины столь явной нелюбви терялись где-то в далеком отрочестве. То ли подругу у парубка увели, то ли сам увел да по мордам огреб. Туману напустили с избытком. Да и не было особой охоты в прошлом ковыряться. У Лютого другой ключик нашелся. Была у Голуба пара слабых мест: любопытство и огромная любовь к своей профессии.
— Времени драгоценного твоего злобно выкрасть хочу. Еще и наглости преисполнюсь, да не по вопросам службы. Вот так не по чину охамею!
