Еще четверть часа пути по лесочку — и мы видим высокий берег с кедрами и лиственницей, под ними занесенные снегом юрточки остяков; до нас долетает лай собак; на наш шум выбегают люди на берег, и скоро мы торжественно поднимаемся на берег, въезжаем в маленькое селение и останавливаемся у крайней юрты, из широкой мазаной трубы которой уже валит синий дымок вместе с искрами пламени.
— Вот и Собские юрты, — говорит мой спутник, вылезая из кошевки.
Я смотрю и вижу: десяток маленьких строений по берегу, одни из них амбарчики на высоких столбах, другие жилые дома остяков — юрты. Та юрта, перед которой мы остановились и теперь стоим, самая лучшая, с большим ледяным окном, даже с сенями, откуда на нас смотрят хозяйки дома. Пушистый белый снег так и висит с низкой крыши; рядом стоит лес, и туда ведет только единственная тропа, по которой бегают зачем-то собаки.
Рядом с юртой амбарчик, у его дверей рыболовные принадлежности: сетка для льда и плетеные морды.
Наш приезд поднял на ноги все население, нас окружают собаки и люди: первые неистово лают на нас, как на медведей, вторые стараются унять их, напрасно схватывая самых ретивых за хвосты и отбрасывая в сторону на снег. Но, наконец, собаки прогнаны прочь, и нас обступает толпа остяков в меховых халатах, с распахнутыми полами, с растрепанными волосами, с нечесанными косами, с грязью на лицах, так как они сидели только что у своих очагов или валялись по нарам, которые им заменяют наши кровати.
Но более всех интересны были дети на руках матерей, вытащенные на мороз чуть не голыми, с испугом на лице, с грязными ручонками, обхватывающими за шеи матерей, с черными любопытными глазенками, которые выражали полное недоумение.
Мы, казалось, не менее их были в недоумении, что делать, зачем мы сюда попали, и готовы были ехать обратно, как из этой толпы выдвинулся один старик в меховом, чистом, пестром халате и на русском наречии, хотя и ломаным языком, пригласил нас в свою юрту.
Его юрта была та самая, к которой нас подвезли ямщики.
Мы обрадовались этому приглашению и, чтобы поскорее скрыться от взоров и шума сбежавшейся толпы, пошли за ним в его черные сени, пролезли в квадратные маленькие дверцы и очутились в просторной избе.
На первый раз нам показалось в ней отвратительно: чем-то пахло таким, от чего дамы невольно закрывали муфтами лицо; всюду была такая грязь, что нельзя было прикоснуться; пол, стены, крыша, заменявшая собой потолок, все было прокопчено так, как в черной бане, и запах дыма, рыбьего жира и человеческого жилья так и бил в нос со свежего воздуха.
