— Полностью очистилась? — спросил Шаол.
Селена подняла голову, собираясь наградить его сердитым взглядом. Не получилось: голова закружилась, а вскоре появились знакомые позывы. Третья волна.
— Говорил я тебе: нельзя есть перед бегом. Могла бы потерпеть до возвращения.
— Тебе доставляет удовольствие издеваться надо мной?
— По-моему, это ты издеваешься над собой, выворачивая кишки наизнанку.
— Тебе повезло, капитан. В следующий раз это может случиться так неожиданно, что меня вывернет прямо тебе под ноги.
— Ты сначала меня догони. Или ты думаешь, я буду покорно стоять рядом и ждать, когда ты осчастливишь меня этим месивом?
Селене отчаянно захотелось сбить ухмылку с капитанского лица, но едва она сделала шаг, как почувствовала слабость в коленях. Пришлось в который уже раз обхватить древесный ствол. Краешком глаза Селена заметила, что Шаол пристально разглядывает ее спину. Нижняя рубашка задралась, и часть спины была голой.
— Тебе никак нравится глазеть на мои шрамы?
Шаол слегка прикусил нижнюю губу, будто вопрос застал его врасплох.
— Когда они у тебя появились?
Селена понимала: речь идет о трех отвратительных шрамах, тянущихся вдоль спины.
— А как по-твоему, когда они могли появиться?
Он не ответил. Селена подняла голову, разглядывая последние листья, еще ухитрявшиеся держаться на ветках. Налетевший ветер качнул их, и два листочка сорвались вниз.
— Этими шрамами меня наградили в первый же день моей эндовьерской жизни.
— А что ты сделала, чтобы их заработать?
— Заработать? — грубо захохотала Селена. — Их не зарабатывают. Удары плеткой раздаются даром и в любом количестве. Скотину бьют, когда она упрямится, а рабов — просто потому, что у надсмотрщика запор, или потому, что вчера он проиграл в кости месячное жалованье.
Шаол попытался что-то сказать, но Селена махнула рукой.
— Если спросил, так слушай… Я едва успела оказаться внутри поселения, как меня поволокли куда-то и привязали между двух столбов для порки. Двадцать один удар плетьми. Для острастки.
Селена не видела ни капитана, ни пепельно-серого неба над Рафтхолом. Точнее, небо она видела, но не это, а темно-синее, почти черное небо Эндовьера. В ушах засвистел ветер, и к нему добавились вздохи и стоны рабов.
— Это случилось прежде, чем я успела познакомиться хоть с кем-то из узников.
— Подожди, тебя, что же, едва привезли в Эндовьер и сразу потащили к столбам?
Селена замялась.
— Ну, не сразу. Один слюнявый надсмотрщик увидел, что я свеженькая, и полез меня лапать. Я хоть и в кандалах была, но показала ему, что я не девка из таверны… Всю ночь я стискивала зубы, чтобы не стонать. Раны начали воспаляться. По сути, меня бросили умирать: либо от воспаления, либо от потери крови. Я это понимала.
