Сижу в уборной, хотела подождать, пока все уснут, но уже терпения Не было, только бы Блошка не разболтал, какой же тут плохой свет, чернила в письме местами размазаны, в глазах туман.
«Гедвика, девочка моя.
(Господи, папа, как давно я тебя не видела…)
Я узнал, что тебя отправили к маме. Замечательно, мама — это мама. Твоя мама хорошая женщина. Я завидую, что ты можешь быть с ней.
(А ты не можешь? Почему ты не можешь, папа? Почему мы не яможем быть вместе даже с Мареком и Катержинкой, а этот надутый Удав — ну его, все равно в кресла садиться нельзя и по ковру ходить
тоже нельзя, мы обойдемся и простыми вещами.)
Дела мои, девочка, плохи, я… и хотят сделать из меня сумасшедшего, но им это…
(Держись, папа, из меня тоже хотят, для них все сумасшедшие.)
Я хотел тебе что-нибудь послать, но ничего у меня нет, жди к рождеству. Я один-одинешенек, и мне очень тоскливо… ли ты обо мне иногда? Напиши мне хотя бы!»
Снова мне стучат, ни минуты покоя.
— Сейчас.
Опять у меня покраснеют глаза.
— А воду у вас в Моравии не спускали, что ли?
Дурак какой-то! При чем тут Моравия? Только вода у меня сейчас в голове.
Деньги на марки есть. Но где написать? Лучше всего в школе. Только бы нё пронюхали про письмо, вот было бы крику. Во все они нос суют.
Спрячу его в наволочку. Может, не будет шелестеть? Сложу в несколько раз.
Снова кто-то идет.
— Гедвика, ты спишь?
— Нет еще.
— Дай мне те Пять крон, что бабушка подарила, я куплю тебе носки. А то потратишь на ерунду.
— Хорошо.
Я всегда соглашаюсь, говорю «да, пожалуйста, хорошо», никак нё отважусь сказать «нет». Я знаю, надо защищаться, но у меня не получается.
Я купила бы марки, и почтовую бумагу, и открытки для ребят. Это вовсе не ерунда, я им еще ни разу не написала.
Я снова плачу, и снова мне холодно. Я тоже одна-одинешенька, папа. И мне тоже тоскливо. Ты хоть писать можешь кому хочешь, а я и этого не могу, мне вообще ничего нельзя.
Ну и силен Блошка — все устроил как надо. Он, дескать, должен со мной заниматься, я ведь из сельской школы, такое, мол, дано ему поручение. Дома у них не так красиво, как у нас, но мне там нравится гораздо больше. Все здесь можно, можно даже прыгать на диване.
Его мама похожа скорее на девчонку, чем на врача, совершенно спокойно говорит при нас разные ругательные слова и пепел с сигареты стряхивает куда попало, в цветочный горшок или на тарелку, а иногда и в пепельницу. И еще при этом смеется.
Блошка ее незаметно выпроводил.
А теперь садись, говорит, Киса, и пиши что хочешь.
