Съев несколько лепешек и выпив два стакана чаю, Егорка вытер рукавом рубашки пот с лица и сообщил:
— Сегодня начальник вызывал всех движенцев к себе и сказал: «Завтра же побелите и помойте все квартиры». Вот как!
— А ну их! — махнула рукой крестная.
— «Не ну их», а так надо. Послезавтра приезжает директор дороги. У кого найдет грязь и беспорядок, тому влетит… так влетит… А известку надо получить рано утром у Самоты. У него ее полная кладовочка. Я видел.
— Про побелку я уже знаю, а вот чего ты беспокоишься — непонятно. Ну, чего?
Не дождавшись ответа, крестная продолжала:
— Из-за этого директора не стало покоя ни днем ни ночью. Крестный-то твой совсем замаялся: днем траву щиплет, а ночью обходы делает. Сейчас вот пришел, поужинал — и снова версты мерять. Начальство наше совсем сошло с ума: «Осматривай, — говорят, — каждую ночь». А чего смотреть? Рельсу, что ли, кто украдет?
Егорка глубоко вздохнул и рассудительно ответил:
— Ничего не поделаешь: приказ есть приказ.
— Как?
— Приказ есть приказ.
Авдотья Васильевна внимательно посмотрела на крестника, улыбнулась:
— Тебе дома не влетело?
— Нет.
— А на улице?
— И на улице нет.
— Ну и ладно, коли так. Уминай за обе щеки и помалкивай.
Помолчав немножко, Егорка сказал:
— На нашем разъезде, может, завтра, а может, послезавтра обязательно будет крушение.
— Чего, чего?
— Крушение. Шпалы ни к чертовой матери — гнилые, а на балласте хоть огурцы сади.
— Да ты чего это каркаешь, чего каркаешь? — от волнения крестная даже встала.
— Не каркаю, а правду говорю. Вагоны полетят куда попало, а паровоз наполовину зароется в землю. А вот как их будут поднимать, я не знаю. Может…
— Замолчи, выдумщик непутевый, — прервала Егорку крестная на самом интересном и важном для него месте: он хотел спросить, как же будут поднимать на рельсы покалеченные вагоны и паровоз.
— И откуда это такое забрело в твою башку? — продолжала волноваться крестная. — Крушение… Да разве можно, глупая твоя башка, накликивать такую беду, да знаешь ли ты, сколько несчастий приносит крушение, сколько людей гибнет.
Крестная вышла из-за стола и стала наливать в таз воды.
— До самой смерти не забуду… Жили мы тогда с твоим крестным за Уралом — горы такие — на разъезде Кисловском. Простыми рабочими в артели работали. И вот один раз летом на нашем околотке пассажирский поезд на полном ходу сошел с рельсов. Страшная картина! Вагоны в щепки, рельсы — в дугу, а людей… Страсть сколько погибло людей. Которые насмерть были зарезаны и задавлены, те не так терзались, а вот покалеченные… Кричат, стонут, ползут куда попало, лишь бы подальше от линии, а за ними кровяные дороги. Всю ночь мы грузили на платформы убитых и раненых, исстрадались, измучились, а утром объявилось новое горе — приехали из города жандармы и почти весь разъезд арестовали. Некоторых потом отпустили, а некоторые так и не вернулись: судили — и на каторгу. А ты говоришь «крушение». Аль тебе хочется, чтобы людей поубивало, а?
