Правда, не все монастыри забыли, что их богатства создались от щедрот верующих и что это накладывает на них известные обязанности. Во время голода 1197 года аббат Гебгардт, хотя Гайстербахский монастырь и не был тогда богат, кормил иногда до 1500 человек в день; еще щедрее оказался главный Геменродский монастырь, который кормил на свой счет до самой уборки хлеба всех бедняков округи; в это же время один цистерцианский монастырь в Вестфалии пожертвовал все свои стада и заложил все до последней книги и церковные сосуды, чтобы кормить голодных, толпами стоявших у его ворот. Справедливости ради следует сказать, что все крупные издержки, производимые монастырями в подобных случаях, всегда возмещались новыми приношениями верующих. Этими примерами обыкновенно пользуются, чтобы до известной степени поднять уважение к монастырям.
Тем не менее нельзя не признать, что под монастырской сенью укрывалось очень много дурного. В этом нет ничего удивительного, если принять во внимание, кто давал монашеские обеты. Признается непреложным фактом, что худшие монахи выходили из молодых людей, воспитанных в монастырях, и что именно они чаще всего оказывались вероотступниками. Что же касается людей, вступивших в монастырь в более зрелом возрасте, то разнообразные мотивы, побуждавшие их отречься от мира, всегда были эгоистичны — в лучшем случае это были страх смерти, боязнь ада и искание рая. Часто, вступая в монастыри, избегали заслуженного наказания преступники. Один барон, приговоренный в 1209 году к смерти, был принят аббатом Шонауского монастыря Даниилом в цистерцианский орден и тем самым спасен, поскольку выпал из юрисдикции светского суда. Собор, бывший в 1129 году в испанской Паленсии, постановил, что всякий, кто обольстит женщину или ограбит священника, монаха, богомольца, путника или купца, должен быть изгнан или заключен в монастырь.
Немногим лучше были монахи из тех, кто под влиянием внезапного угрызения совести оставлял мир и удалялся в тихую обитель; эти люди были еще полны сил, и в них бушевали страсти. В 1071 Гербальд, рыцарь, убивший своего сюзерена, впал в раскаяние и отправился в Рим, где, явившись к папе Григорию VII, умолял приговорить себя — в искупление вины — к отсечению руки. Григорий VII согласился и приказал исполнить желание рыцаря; но в то же время он тайно распорядился, что если Гербальд, увидев поднятый топор, отдернет руку, то отрубить ему ее без всякой жалости; но если кающийся не дрогнет — объявить ему помилование. Гербальд, когда над ним вознесли топор, не дрогнул ни одним мускулом, и папа, объявив, что отныне руки его принадлежат Богу, отправил рыцаря в Клюни под начало святого аббата Гуго, где он мирно окончил свои дни смиренным монахом. Но очень часто случалось, что горячие нравом люди, лишь только проходил первый порыв раскаяния, снова возвращались к старым привычкам, внося смуту в монастырский быт.
