Возникновение и устройство инквизиции | страница 45

Понятно, Раймунд не мог быть преданным сыном той церкви, которая была для него всегда мачехой, но тем не менее еретиком он не был. Если он предпочитал скорее терпеть ересь среди своих подданных, чем казнить их через десятого, то, с другой стороны, он мог спросить себя, должна ли эта веротерпимость быть куплена ценой спасения всего народа? Ему предоставлялся выбор между двумя политиками: одна из них требовала частичной жертвы, другая — полной. Первая, очевидно более благоразумная, согласовалась с природным инстинктом самосохранения. Раз он принял известное решение, он неизменно держался его и сознательно работал над уничтожением ереси, хотя не раз и вмешивался, когда ревностность инквизиторов грозила вызвать волнения. В общем, Раймунд был вполне сыном своего времени; если бы он стал выше окружающих его, то он мог бы прославиться как мученик, но народ его от этого ничего не выиграл бы.

Борьба веротерпимости против религиозной ненависти была проиграна. После такого красноречивого предупреждения, как падение двух Раймундов, нечего было опасаться, что явятся новые владетельные князья, которые проявят терпимость к еретикам. Церковь, призвав на помощь себе государство, поторопилась извлечь выгоду из общей победы, и вскоре среди тех, кто так долго мешал ей, открыла свои действия инквизиция. Можно удивляться, что Европа так единодушно признала законным и необходимым власть церкви, зная недостатки и пороки духовенства. Но это факт, и факт этот свидетельствует о крайнем извращении религии Христа.

В простых общинах апостольских времен люди были связаны между собой узами любви; дух учения того времени прекрасно выразился в словах апостола Павла: «Братья! Если и впадет человек в какое согрешение, вы, духовные, исправляйте такового в духе кротости, наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушенным. Носите бремена друг друга и таким образом исполните Закон Христов».

Иисус заповедал своим ученикам прощать своим братьям семьдесят семь раз. Во времена апостола Павла учение Христа было еще настолько свежо, что не могло быть погребено под массой обрядов и догматов, в которых мертвящая буква душит живой смысл. Великие вечные идеи христианства удовлетворяли горячее чувство верующих. Догматическое богословие со своими бесконечными хитросплетениями и метафизическими тонкостями еще не родилось; не была еще создана даже его терминология. Надо было еще извлечь из мыслей, проскользнувших у писателей, трактовавших совсем о других предметах, бесчисленные догматы веры, надо было еще создать их путем дословного толкования поэтических метафор Священного Писания.