Кампе. Зачем ты меня мучишь?! Думаешь, я забыл?!
(Закрывает лицо руками.)
Ханс. Я не могу понять, почему ты после смерти матери...
Кампе. Да замолчи ты! Тебе не понять! Это было, когда стряслось самое худшее... Но я не хочу говорить об этом. Не хочу, чтобы вмешивались.
Ханс. Отец!
Кампе. Ты не имеешь права вмешиваться. По службе у меня все в порядке? Ну, а остальное время — мое. И никаких отчетов я не даю. Никаких!
Xанс. Что это вдруг на тебя нашло, отец?
Кампе. Не потерплю я этого. Кто, кроме меня самого, может знать, отчего я такой? Мне так нужно — коротко и ясно. И никого я спрашивать не собираюсь.
(Пьет.)
Ханс. Нет, этого я не вынесу.
Кампе. Тебе не мешало бы узнать, что мне довелось вынести из-за тебя.
Ханс. Тебе? Из-за меня?
Кампе. Ты вот сейчас сказал, что я — помеха твоей карьере.
Ханс. Нет, не это...
Кампе. Не нет, а именно это ты имел в виду. Тебе не пришло в голову быть со мною помягче.
Ханс. Но послушай, отец...
Кампе. Нет уж, теперь я хочу полностью свести счеты. Я отправил сына посмотреть мир и должен был работать, но работа эта превратилась в ад. Мне, благодаря которому наше высокое начальство достигло сейчас тех высот, которых оно достигло, мне пришлось убираться. Меня, бывшего когда-то ближайшим доверенным лицом, куда меня только ни швыряли, и вот я, наконец, стал помесью надсмотрщика и кассира на новых участках, и приходилось терпеть — ведь мой сын все время просил: еще одно путешествие, еще один годик...
А в добром стаканчике много горя можно утопить, знаешь ли... Так вот оно и шло. Понятно? И не тебе меня упрекать. Того, что я вытерпел ради тебя, ты — ради меня — никогда бы не смог. А потому — помалкивай.
(Идет к столу и снова берет бутылку.)
Ханс. Вот что, отец, будешь пить еще — я уйду.
Кампе. Ну, так у тебя ничего не выйдет. Командовать собой я не позволю.
Xанс. А я не собираюсь. Я просто уйду.
Кампе. Уйдешь? Куда же?
Ханс. Совсем уйду, навсегда.
Кампе. Ты так бессердечен? Тогда уходи!
Ханс. Боже милосердный, и ты говоришь о бессердечии, когда я просто не в силах видеть тебя таким! Возвращаясь домой, я и понятия не имел о том, как здесь скверно. И если я хочу разделить свое будущее с тобой, то это не долг, не жертва — или как ты там это называешь,— нет, это самая дорогая мечта моя. Ничем бы я так не гордился, как если бы мне удалось опять поднять тебя на ноги.
Кампе. Ханс!
Ханс. А ты даже слушать меня не хочешь, не оторвешься от стакана даже на то время, пока я говорю с тобой. Тебе даже не стыдно было сказать мне, что все это по моей вине. А если так, то нечего мне здесь делать. Да и опасно здесь оставаться,— вот какое у меня появилось ощущение. Так что я уеду, отец.
