С такими решительными мыслями он вбежал в соседнее с Лубянкой здание, толкнув обшарпанную дверь спец-лаборатории.
За порогом стоял дым коромыслом. На занимавшем основную часть единственной комнаты квадратном столе царил полный беспорядок. Горы сдвинутых на середину папок с бумагами. По соседству с микроскопами, аптекарскими весами, пробирками и прочим исследовательским инструментарием стояло с полдюжины опорожненных бутылок и два графина с водой. На измятой, с обширными, жирными пятнами газете лежала большая оловянная пепельница, заваленная горой еще дымящихся папиросных окурков. Вокруг нее беспорядочно валялись куски крупно нарезанной колбасы, черного хлеба, несколько очищенных луковиц. Здесь же высилась трех литровая банка с плавающими в буром рассоле огромными огурцами. Вокруг кучками сидели сотрудники лаборатории. Они громко изливали друг другу душу.
— Встать! — хрипло гаркнул Хилов, первым увидевший появившегося в дверях сияющего начальника. Однако лишь два-три подчиненных Могилевского повернули в его сторону головы. А Григорию Моисеевичу сейчас не терпелось выговориться, выдохнуть из себя переполнявший сердце восторг от только что состоявшейся беседы с наркомом и предстоящих перспектив лаборатории. На него нахлынул небывалый приступ торжественной приподнятости.
— Товарищ Могилевский, присаживайся и держи — твой тост! — С этими словами комендант НКВД Блохин — свой человек и постоянный гость всех застолий в лаборатории — придвинул опоздавшему почти полный стакан водки.
Но Григорий Моисеевич так и остался стоять, так как все стулья и табуретки были заняты, а пьяные подчиненные о соблюдении субординации или хотя бы хоть каком-то проявлении уважительности к начальнику и не вспомнили. Но это были мелочи по сравнению с ликовавшей душой начальника лаборатории. Глубоко вздохнув, Могилевский медленно поднял глаза на висевший почти под потолком большой портрет нового наркома и медленно выпил стакан с водкой до дна. Так же молча вытер губы рукавом новенького кителя, отшвырнул кем-то протянутый кусок колбасы с хлебом, предпочтя хрустящую луковицу, которую предварительно обмакнул в рассыпанную по столу соль. Спустя минуту его вдруг прорвало. И он заговорил с пафосом, словно заправский оратор:
— Уважаемые товарищи!
Но его никто не слушал. В комнате стоял разноголосый гул.
— Внимание! Прошу тишины, — смачно похрустывая луковицей, начальственно потребовал Могилевский и стал громко стучать днищем стакана по столу. Сосед справа придержал руку начальника, снова наполнив его до краев водкой.
