— Я слушаю вас, товарищ Сталин, — с дрожью в голосе проговорил Берия.
— Так вот, Лаврентий… — здесь вождь выдержал, пожалуй, самую длинную паузу, — объявляю тебе, что с завтрашнего дня ты назначаешься наркомом внутренних дел…
В течение нескольких последующих секунд Берия стоял неподвижно, точно ослышался, но наконец, осознав смысл сказанного, просияв и вытянувшись по стойке «смирно», выкрикнул:
— Клянусь, что буду верным слугой партии и лично вашим, дорогой товарищ Сталин! Ни один враг не уйдет от нас живым. Я воздвигну вокруг вас такую неприступную стену, за которую ни одна вредная тварь не проползет. Я… Я, товарищ Сталин…
— Приступай к делу, Лаврентий, — перебил его Сталин. — Постановление о снятии Ежова и переводе его на другую работу завтра утром будет лежать на твоем столе в кабинете наркома внутренних дел. Уверен, что ты справишься.
Берия ликовал: наивно-улыбчивый карлик свергнут! Эпоха Ежова завершилась. Наступали новые времена.
В кабинете заведующего организационно-плановым отделом Центрального санитарно-химического института, находящегося в ведении Народного комиссариата здравоохранения, зазвонил телефон. Время было обеденное, но заведующий Григорий Моисеевич Могилевский на этот раз в столовую не пошел, а, закрывшись, решил перекусить прямо на рабочем месте. Жена накануне сделала бутерброды с салом, отварила картошки и с маслом положила в стеклянную банку, а чай Могилевскому принесла секретарша.
Григорий Моисеевич не успевал с годовым отчетом, а не успеть было никак нельзя, вот он и сокращал перерыв таким образом ровно наполовину, выкраивая время для составления отчетности. И вот только он открыл крышку банки, взял ложку, приготовившись съесть томленную в масле картошку вприкуску с хлебом и салом, как зазвонил телефон.
Григорий Моисеевич с ненавистью посмотрел на аппарат, не желая брать трубку, ибо у него по правилам внутреннего распорядка сейчас законный обеденный перерыв и он имеет полное право вообще не находиться в служебном кабинете, а стоять в очереди в наркоматовской столовой. Но, с другой стороны, ему мог звонить начальник. Тот сидит на диете — ест фрукты, пытаясь согнать нездоровую полноту, и прекрасно знает, что Могилевский зашивается с отчетом и в последние дни в столовую не ходит. Поэтому не взять телефонную трубку тоже было нельзя. И Григорий Моисеевич, тяжело вздохнув, снял ее и приложил к уху.
— Товарищ Могилевский Григорий Моисеевич? — жестким тоном спросил незнакомый голос.
