только с пушками. Да и то не все, большинство-то пулеметными и были.
Оберлейтенант покачал головой.
— Сдается мне, прислали вам не новейшую технику, Дитер, — пожал плечами фон Хиппель, — а те танки, которые для современной войны уже непригодны, а на метал отправлять жалко. Про «сухопутные линкоры» в монгольских степях даже в японских газетах уважительно отзывались.[39]
— Может быть, может быть, — ответил фон Берне. — Но ни одной «Матильды II» русские так и не подбили. А мы остановили парочку. Одну даже совсем мальчишка подбил, сын полка наш.
— Что-то я такое читал, — ответил гауптман. — Но, сказать по чести, полагал, что это очередная «правда» доктора Геббельса.
— Да нет, вполне реальный мальчик, официальный кандидат в горные стрелки, — улыбнулся Дитер. — Как раз в мою роту его и пристроили. Я-то сначала думал, что навязали обузу мне на шею, а он вон как отличился. Целое отделение лайми положил, а потом в упор умудрился застрелить танк. Так что в газетах врут только о том, что он фольксдойче. Мы его когда подобрали, он воды наглотался, хрипел как старая патефонная пластинка, вот и услышал наш знаток славянских наречий его имя как «Гейнц Гудериан».
— Да, чего только не бывает, — усмехнулся фон Хиппель. — Вон, такой же мальчишка, сын нашего дипломата в Анкаре, потерялся во время эвакуации посольства, так не только выбрался из вражеских тылов, а еще и привел с собой целый партизанский отряд из турок, в два десятка штыков. Как собрать и возглавить-то умудрился, один Бог знает.
— Да, читал. Вроде бы на их счету до полуроты лягушатников, — кивнул оберлейтенант. — Но тоже полагал, что это такая особая разновидность «правды» от нашего рейхсминистра образования.
На этом беседа практически прервалась, поскольку официант принес заказанную офицерами еду. Гауптман во время обеда был задумчив, и отвечал на редкие реплики фон Берне с некоторой задержкой, односложно и едва ли не невпопад. Наконец, когда с едой было покончено, фон Хиппель вернулся к прерванному разговору.
— Скажи, а вот этот мальчик в вашем полку, Гудериан, он тебе очень дорог?
— В каком смысле? — не понял фон Берне.
— Ну, ты не сильно расстроишься, если я заберу его к себе в батальон?
Ереван, штаб Отдельной Кавказской Армии.
11 апреля 1940 года, 10 часов 20 минут.
— Ну что, Константин Ксаверьевич, — обратился Яков Владимирович Смушкевич к крепкому, в самом расцвете лет мужчине со знаками различия комкорпуса в петлицах, чубатому, с открытым лицом и пронизывающим взглядом светлых, не то серых, не то светло-светло-зеленых, почти бесцветных глаз, — освоился уже на новой должности?
