— Рабин и Арафат, — сказала Ханна. — Он говорит 0 соглашении в Осло. Но при чем тут Голдберг?
— Или при чем тут сам Таляль Амар?
— Он-то, похоже, как раз при чем, иначе «Тайм» не стал бы брать у него интервью и он не стоял бы перед Белым домом во время подписания соглашения. Скорее всего, он был одним из палестинских переговорщиков.
— Вот, тут есть кое-что о смерти Голдберга. — Нильс сначала прочитал бумагу про себя. — Unknown source,[52] так здесь написано. Я перевожу, как могу: «Несколько дней перед смертью Голдберг провел в Эйн Кареме, где гостил у семьи художников, Сами и Леи Лехаим. Голдберг не очень хорошо себя чувствовал, жаловался на боли в спине и пояснице и, по словам Леи, вел себя как параноик, утверждая, что за ним кто-то следит. Вечером 26 июня Голдберг вышел покурить. Он долго не возвращался, так что Сами Лехаим вышел посмотреть, что с ним. Голдберг лежал на щебневой дорожке перед домом, он был мертв».
— Там есть что-то о рисунке на спине?
Нильс поискал глазами.
— Я, по крайней мере, ничего не вижу. Причина смерти не указана, но речь шла об убийстве.
— Почему?
Нильс пожал плечами:
— Может быть, у него были враги?
Она улыбнулась:
— Наверняка это Шарон его убил. За то происшествие в 1988 году.
— 1988 год… — Нильс рассуждал вслух. — Что, если молодой израильский солдат, выпустивший Таляля Амара на свободу, был…
— Людвиг Голдберг.
Нильс кивнул. Одно мгновение — кажется, впервые за сегодня, — они смотрели друг другу прямо в глаза. Ханна сказала:
— Поэтому-то итальянец и прислал отрывок из речи Амара.
Нильс промолчал.
Перила веранды покрывал тонкий слой инея, Нильс выдыхал пар, превращающийся в маленькие облачка, и наблюдал за Ханной через окно. Она сидела за столом, склонившись над картой мира. Какой у нее красивый профиль. Она была в какой-то паре метров от него, но все-таки совсем в другом мире, потому что рассматривала двенадцать торчащих из карты булавок, двенадцать маленьких отметок. Нильс вернулся мыслями к тому, о чем они говорили несколько минут назад: за каждой такой булавкой скрываются Сара Джонссон или Людвиг Голдберг. Одна история, одна судьба, одна жизнь. Радости, горести, друзья, знакомые, родственники. Каждая булавка — это отдельное повествование, в котором есть начало, середина и внезапный ужасный конец.
Крупная утка на мгновение коснулась поверхности воды, но тут же взлетела, развернулась на сто восемьдесят градусов и взяла курс на юг, прочь от ледяной зимней Скандинавии. Нильс завистливо проводил ее глазами. Он обречен оставаться здесь, он заперт в этой необозримо-большой тюрьме. Что же за психологический изъян оказался его тюремщиком? Страх? Старая травма? Он снова посмотрел на Ханну, чувствуя в глубине души, что близок к разгадке. Она прикурила новую сигарету от старой, не отводя взгляда от карты.
