— Вы можете сфотографировать на телефон? — спросил Томмасо.
— Могу, да. У меня и фотоаппарат с собой, как вы просили в письме.
Томмасо лихорадочно соображал, что делать. Если он правильно уловил настроение начальника, велика вероятность того, что работать в участке ему осталось недолго. Может быть, настолько недолго, что он не успеет дождаться фотографий, посланных из Индии по почте.
— Сфотографируйте его спину телефоном. Вы слышите? Это очень срочно. Сделайте фото всей спины и с максимально близкого расстояния фото отметины — так близко, как только возможно, не теряя резкости.
Флавио и новенький открыли дверь, вошли в рубку и поздоровались с кивнувшим им Томмасо.
— Вы все поняли? — спросил Томмасо.
— Да, — ответил Джузеппе.
— И потом пошлите их мне эмэмэской.
Томмасо положил трубку, выудил из кармана баночку с таблетками и проглотил две насухую, просто со слюной, гадая, кто же его заразил. Может, кто-то в хосписе? Медсестры и монахини, которые ухаживают за его матерью, постоянно контактируют с болезнями. Мысль об умирающей матери сразу вызвала укол совести.
Вокзал Санта Лючия, Венеция
Так, гватемалец, если верить паспорту. Томмасо подумал, что это самый минималистский паспорт из тех, которые ему доводилось видеть: маленький кусок картона, сложенный пополам, — вот и все. Места для штампов или виз не предусмотрено, есть только темная фотография похожего на индейца владельца паспорта, окруженная сомнительными печатями сомнительных властей страны по ту сторону Атлантического океана.
— Росо, росо,[2] — ответил хозяин паспорта на вопрос Томмасо о том, говорит ли он по-итальянски.
— По-французски?
Тоже мимо.
Оказалось, что единственный иностранный язык, которым владеет гватемалец — и то в крайне ограниченных объемах, — это английский, но знание этого языка никогда не было сильной стороной Томмасо. Да и вообще итальянцев — Томмасо помнил, что даже его школьные учителя английского по-английски толком не говорили. Зато французскому школьников кое-как обучить удавалось, хотя и чуть ли не под угрозой физических наказаний. Томмасо предпочел бы выучить английский, но считал, что теперь уже поздно. Отец воспитал его в убеждении, что после двадцати пяти поздно учиться чему-то новому. А после тридцати пора становиться самому себе врачом. Отец Томмасо, который никогда не выезжал за пределы венецианского района Каннареджо, умер от болезни легких, отказавшись обращаться за помощью к медицине. Томмасо знал, что отцам следовало бы говорить сыновьям поменьше. И понимал, что сам он очень во многом — усталая копия собственного отца.
