Старуха посидела еще немного, потом с трудом поднялась и прошла несколько метров до двери, которую Катрине заметила только сейчас. Она толкнула дверь, и они ступили в грязный закрытый двор, прошли по нему тридцать-сорок метров и подошли к укрытому давно высохшими под палящим солнцем цветами месту. Там висела маленькая фотография адвоката. 26 апреля 1962-24 июля 2009.
Институт Нильса Бора, Копенгаген
Нильсборовская ночь. Все, кто работал в институте, знают, что это такое: бесконечная проведенная в здании ночь, тишина которой нарушается только легким жужжанием одного из многочисленных приборов или шорохом бумаги, на которую записывают результаты исследований. Кажется, что мысли никогда не покидают это здание, их не забирают с собой ученые, мысли остаются здесь, и чтобы вернуться к ним, приходится снова и снова возвращаться в институт. Исследуя кухню в поисках еды, Ханна почувствовала, как сильно скучала по этому месту. Мясной рулет и колбаса в нарезке, похоже, немного просрочены. К этому пора привыкнуть, физики никогда не были гурманами, тут уж ничего не поделаешь. На каждом столе в столовой всегда лежали карандаши и бумага — это было одно из обязательных правил, на случай, если вдохновение вдруг посетит кого-то во время обеда.
Ханна не услышала звонка телефона. Вам сообщение. Она набрала номер автоответчика.
— Одно новое сообщение, — сказал механический голос, за которым вступил голос Нильса: — Ханна… я только что говорил с Катрине… вы были правы насчет Хайелитши. Я понятия не имею, как, но все правильно — и дата, и место. Йорис Матийсен, известный адвокат. Все сходится. Я… я так устал, у меня был очень тяжелый день. Завтра поговорим. Вы умница.
После этих слов он положил трубку. Ханна улыбнулась. Да, конечно, она была права. И да, она действительно умница.
Силосная башня Карлсберг, Копенгаген
Из всех идиотских идей, когда-либо приходивших Нильсу в голову, последняя, безусловно, была вне конкуренции: послать Катрине в самую гущу едва ли не самых ужасных в мире трущоб во время тех самых рождественских каникул, которые они должны были провести вместе. Он говорил с ней уже трижды с тех пор — она была совершенно не в себе и никак не могла переварить впечатления. В какой-то момент во время последнего разговора ему захотелось на нее наорать. Сказать, что это с ней что-то не так. Что мир полон нищеты, смерти и ужаса, но Катрине никогда ничего этого не замечала, потому что жила в зданиях с дизайнерской мебелью и кондиционерами, потому что ее мир состоял только и исключительно из поверхностей. Мрамор, сталь, медь, алюминий — сияющий мир, совершенно игнорирующий тот факт, что где-то рядом существуют упадок и разорение. Этого он, правда, ей не сказал. Сказал только: «Прости, я понимаю, это было ужасно, попробуй выспаться».
