— Я хотел бы знать, Лаврентий, допускают ли законы природы взрыв такой силы, который приравнивался бы к нескольким тысячам тонн тротила?.. Кстати, передайте материалы разведки на экспертизу нашим ученым… И поинтересуйтесь у них, что они наработали по этому вопросу?
Берия в то время мало что знал о научных изысканиях по урану и практическому овладению ядерной энергией, хотя исследования советских физиков в этой области были уже тогда на высоком мировом уровне. Александр Лейпунский, подобно Энрико Ферми, еще в 1939 году предсказал возможность ядерной цепной реакции, а Георгий Флеров и Лев Русинов, подобно Лео Сциларду и Вальтеру Зинну, доказали, что каждое разделившееся ядро урана испускает от двух до четырех новых нейронов.
Задолго до полученной разведкой информации из Лондона, о которой Берия докладывал Сталину, сотрудники Института химической физики Яков Зельдович и Юлий Харитон провели расчеты цепных реакций и определили порядок критической массы урана-235 величиной до десяти килограммов, а в качестве заменителей нейтронов предлагалось использовать «тяжелую воду» и углерод. Ими же в предвоенные годы были выяснены условия возникновения ядерного взрыва летом 1939 года на семинаре в Физико-техническом институте, который возглавлял академик А. Ф. Иоффе. В организованной им же лаборатории ядерной физики Георгием Флеровым и Константином Петржаком было зарегистрировано в 1940 году спонтанное, без облучения нейтронами, деление тяжелых ядер урана.
В том же году молодые харьковские ученые Владимир Шпинель, Виктор Маслов и Фриц Ланге подали в отдел изобретений Наркомата обороны СССР заявку на атомный боеприпас, взрыв которого основывался на использовании урана-235 при сверх-критической массе последнего. Тогда же директор Института химической физики академик Николай Семенов подготовил письмо об ускорении работ по созданию атомной бомбы и с нарочным Федором Дубовицким (ныне член-корреспондент Российской академии наук) отправил его в Наркомат нефтяной промышленности.
Но — увы! Как и в Наркомате обороны, там не сложилось общего мнения, что бомбу можно и нужно делать.
Потом началась война, и ведущие научные центры, в которых проводились исследования по урану, были эвакуированы в Казань, Челябинск, Алма-Ату и другие города, а сами ученые — одни были призваны на фронт, другие мобилизованы в военные КБ и НИИ, третьи занялись вообще далекими от физики научными проблемами. Один только Флеров продолжал с фронта бомбардировать ГКО, правительство, Академию наук, Радиевый и Физико-технический институты письмами и телеграммами, доказывая, что теперь, когда Германия вступила в войну с Советским Союзом, нужно срочно разворачивать работы по ядерному оружию. Не возникало сомнений в жизненной необходимости для СССР располагать таким оружием и у Зельдовича с Харитоном: днем они занимались плановыми темами, а по вечерам и ночам с увлечением работали над расчетами атомной бомбы, не догадываясь, что ученые других стран тоже занимались этим.
