А Чулпан что-то лепетал на своём собачьем языке, требовал внимания. Может, он что и знает? Может, рассказать хочет? Но ребята собачьему языку не обучались. А жаль, собаки-то нас хорошо понимают и не только слова угадывают, но даже мысли. А мы не всегда умеем угадать, о чём думает, что говорит собака.
Наговорившись, наигравшись, Чулпан сам попросился в свой дом.
— Пора и нам домой, — сказал Фарагат, — моя мама на ужин такой вкусный бламык[5] готовит… Есть хочется…
Миргасим подобрал свой бич и пошёл обратно в деревню. Возвращались ребята усталые, сердитые.
— Ох, не могу так быстро идти! — ныл Фарагат.
— А ты попробуй взмахни крыльями и полети, — предложил Миргасим.
— Ложись на пузо и катись, — подхватил Абдул-Гани.
— К-кув-вырком ка-катись, с-сам не заметишь, как д-до-мой п-прикатишься, — добавил Темирша.
— Почему огня не видно? — удивился Миргасим, подходя к дому.
— И у нас тоже темно.
Что такое? Голосов людских не слышно, не звенят подойники, не шумят самовары. Словно вымерла вся деревня.
— Анкей, эби! Мама, бабушка! — крикнул Миргасим.
Никто не отозвался. Внезапно на дальнем конце улицы, у дома председателя, ярко вспыхнула керосиновая лампа-«молния».
— Глядите, — обрадовался Миргасим, — у дома дяди Рустяма народу полно!
От света лампы небо стало ещё темнее, а люди в толпе казались совсем чёрными. Лампа сияла на скамье, вровень с крыльцом, и оно было чётко очерчено кругом света. В этом круге стоял председатель, опираясь на костыли, и Миргасиму были хорошо видны стёртые кожаные заплаты под мышками, пришитые к выцветшей военной гимнастёрке.
— Ты не одна, Карима, — сказал председатель.
Карима? Так зовут мать Абдула-Гани.
Миргасим сжимает руку друга. Рука дрожит. Что это? Почему вдруг стало так холодно?
— Мы скорбим вместе с тобой, Карима, — говорит председатель, — твоё горе — наше горе. Письмо, которое тебе пришло, пусть люди услышат.
Он поднял вверх конверт, вынул письмо и прочитал вслух:
— «Здравствуйте, дорогая Карима Гарифовна, здравствуйте, дети, Зианша, Наиля, Абдул-Гани! Печальную весть несёт вам наше письмо. Ваш муж и отец, наш общий любимец сержант Насыр Насыров, шестнадцатого августа тысяча девятьсот сорок первого года в бою с немецкими оккупантами пал смертью храбрых. Он честно выполнил свой долг перед Родиной и всем советским народом. Мы все, его однополчане, уважали его за весёлость, за доброту, за верность в бою, личную отвагу и бесстрашие. Он беспощадно мстил фашистским гадам за все их злодеяния, которые они творили и творят на нашей земле и которые пришлось нам видеть своими глазами. За проявленное геройство в боях с врагами, за мужество он представлен к награде (посмертно). Мы не забудем и не простим врагу. Примите, дорогая нам семья нашего товарища Насыра Насырова, глубокое сочувствие в тяжёлом вашем горе. Мы отомстим. Клянёмся его памятью».
