Александр помрачнел.
– Мы слишком рано совершили невозможное, – вмешался в их разговор пьяный Антиген Одноглазый. Но Александр отстранил его.
Птолемей вплотную приблизился к большому столу возле царя и, чтобы отвлечь царственного брата от советов Мазея, взял со стола чудесную чашу Геракла, подарок царицы Карии Ады, осмотрел её или сделал вид, что осматривает.
– Настоящая чаша Геракла, – одобрил Птолемей. И обратился к виночерпию: – Сколько же вина в неё войдёт, Иол?
Александр воспользовался поводом, отмахнулся от Мазея и протянул руку за чашей, как если бы прежде не оценил её должным образом. Оглядев прекрасную чеканку, дал знать Иолу, чтобы тот наполнил подарок царицы из кратера с лучшим вином. Когда вливаемое черпаком вино наполнило чашу до краёв, он поднял её обеими руками, отпил глоток.
– За здоровье Ады и моей матери, – провозгласил он во всеуслышанье.
Подозрительно глянув на Птолемея, Мазей быстро подхватил смену царского настроения.
– Позволь великий царь царей и мне тоже отпить из этой чаши Геракла за здоровье твоей матери Олимпии, благословенной царицы Македонии.
Александр не возражал, и Мазей принял чашу, как святыню, пал ниц перед жертвенником Зевсу, затем отпил глоток и по местному обычаю верным слугой поцеловал царя в правую щеку. После чего, будто невзначай следуя правилам при дворе владык Персидской державы, передал её брату погибшего Дария Эксатру. Повторив за Мазеем тот же самый ритуал персидского двора, Эксатр колебался лишь мгновение, кому следующему отдать чашу Геракла, и протянул её Антигену Одноглазому. Александр пристально следил за поведением Антигена. Безмолвное напряжение ожидания того, как же поступит Антиген, буквально нависло над военачальниками, македонянами и эллинами. Антиген помедлил, однако решился и неловко повторил весь необычный для него ритуал от начала и до конца. Подобно персидским вельможам он пал ниц перед жертвенником, но когда встал и хотел поцеловать царя в щеку, Александр живо схватил его за голову и одобрил такой поступок громким поцелуем в губы. Тут же Гагнон последовал примеру Антигена Одноглазого, а Деметрий, пробравшись к царю прежде других, буквально выхватил чашу у потянувшегося к ней Аристона. Мёртвое безмолвие в зале тревожило лишь потрескивание огня в нишах и на факелах. Внезапно раздалась трель соловья, но птица словно испугалась собственных звуков, накоротке сорвала неуместное пение.
Поцеловав щеку царя, Деметрий с наглой ухмылкой стал выбирать, кому отдать чашу, и выместил неприязнь к Каллисфену, протянув её именно ему, – он и не скрывал, что делает это намеренно. Философ поневоле был вынужден принимать нелёгкое решение. Слыша негодующие перешёптывания молодёжи, Каллисфен, её кумир, не опустился перед жертвенником и, медленно сделав глоток, шагнул с чашей к царю. Деметрий не выдержал, с возмущением крикнул Александру:
