В кабинете министра обороны щелкнул динамик селектора, и голос помощника произнес:
– Товарищ маршал, на линии председатель КГБ. Просит вас к телефону. Соединить?
Маршал тяжело поднялся с дивана, где прилег вздремнуть, и нажал на кнопку селектора.
– Пошлите его на три буквы!
Он разгладил ладонями лицо и опять нажал на кнопку.
– Добро, переключите линию на мой телефон.
Он несколько секунд стоял молча, пока в трубке не прозвучал бесцветный голос Чернова.
– Николай Андреевич, что же это у нас происходит? Ваши люди перешли все границы дозволенного! Похищают сотрудников КГБ, слежку за ними установили. И почему ГРУ занимается не тем, чем положено? Да еще офицера нашего убили. Почему вы молчите? Вам нечего сказать?
– Ну, ну… – с угрозой произнес министр. – Продолжайте, я слушаю вас.
– Я вынужден буду поставить вопрос на Политбюро, – сухо сказал Чернов. – Думаю, у вас будут большие неприятности. Но мне не хотелось бы идти на крайние меры. Мы можем встретиться, все обговорить и покончить с этим недоразумением… Послушайте, маршал, зачем нам эти лишние хлопоты?
– Нет, это ты послушай, Чернов! – яростно перебил его министр. – Кто первым начал войну? Ты, Чернов! Это ты похищал и убивал моих людей! Что, привыкли над беззащитными людьми измываться?! А теперь получил по роже и сразу в кусты?
– Николай Андреевич…
– Что, «Николай Андреевич»?! – маршала душил гнев, и он уже не выбирал выражений. – … твою мать, Чернов! Надо было раньше головой думать, а не своей жирной задницей! Запомни раз и навсегда, если я еще раз увижу твою битую рожу… Если ты опять залезешь в армейские дела, я выкачу танки на прямую наводку и раздолбаю твою поганую контору к чертовой матери! И если у тебя осталась капля совести, лучше возьми пистолет и застрелись!
Лычев вернулся со Смоленской площади в полупарализованном состоянии. Он до сих пор помнил, как у него едва не подкосились ноги, когда он прочитал личное послание президента США. А стоило ему узнать, что незадолго до него подобные письма прочли Сергеев и министр иностранных дел, он чуть не потерял дар речи. Он с большим трудом справился с приступом паники и дал понять американскому послу, что считает это послание гнусной клеветой на весь советский народ, и безнаказанным такое деяние не останется. Посол не слишком огорчился и, перекинувшись несколькими фразами с министром, уехал к себе в посольство. Министр комментировать письмо не стал, а Сергеев наотрез отказался обсуждать сложившуюся ситуацию: в их распоряжении имеется сорок восемь часов, и разбор полетов можно устроить на следующий день. Но взгляд Сергеева ему запомнился на всю жизнь. Так глядят на человека, которого смертельно ненавидят.
