— Вероятно, есть вещи, в которых мужчина разбирается лучше, чем женщина.
— Очень сомневаюсь, — сказала Молли, — но я бы предпочла покончить с обсуждением Луизы Керкленд вообще!
— Равно как и я, — подтвердил Блейксли, с трудом сдерживаясь.
С этими словами он вышел из зала для музицирования, и каждый его шаг по мраморному полу отдавался с резкостью выстрела.
— Все, что тебе нужно сделать, — это найти ее, — донесся голос Айвстона из глубин удобнейшего красного кожаного кресла. Золотистые отблески пламени камина тепло мерцали на нем. — Женщину, которая приняла бы тебя. А ты нашел Луизу Керкленд.
— Если ты скажешь еще что-нибудь о любви, намечающейся в моей капризной судьбе, я, пожалуй, поставлю тебе фингал. Объясняй потом это своим гостям, — сказал Блейксли, сидя в несколько меньшем кресле коричневой кожи, точно так же обращенном к золотистому пламени.
— Ради Бога, — согласился Айвстон. — Это обеспечит мне восхитительную причину не присутствовать сегодня вечером на этой пытке. А вдобавок поможет посадить маму тебе на хвост и стряхнуть с моего.
Блейксли заворчал и поежился.
— Она исчерпала мое терпение, большое спасибо. Сегодня твоя внешность не пострадает. По крайней мере, от меня. По моим сведениям, как минимум десять молодых и весьма родовитых дам придут сегодня вечером исключительно ради того, чтобы продемонстрировать себя. А заодно и попристальней взглянуть на тебя.
Айвстон уселся глубже, скрипя красной кожей.
— Вот так всегда. Я пришел к выводу, причем достаточно неутешительному, что мама устраивает эти ужины в честь моего дня рождения не для того, чтобы показать семейную любовь и привязанность, а для того, чтобы устроить что-то вроде свадебной ярмарки для незамужних девиц. И даже слепому очевидно — я выступаю в качестве приза.
— Как долго ты шел к этой мысли, Айвс? — саркастически спросил Блейксли.
Айвстон откинулся на спинку кресла, вытянув свои длинные ноги и страдальчески закатив глаза, его светлые ресницы отбрасывали тень на голубые глаза.
— Я думаю, эта мысль посетила меня тогда, когда я жевал ужасно жесткий кусок баранины и заметил, что не меньше восьми самых замечательных маминых знакомых уставились на меня своими чрезвычайно обольстительными и неприкрыто изучающими взглядами. Мне тогда было семнадцать, то есть двенадцать лет назад. Двенадцать лет быть приманкой для этих достопочтенных гончих, с охотником в лице собственной матери. Если бы я не видел, как чертовски нелепа и бесконечно забавна твоя история с Луизой Керкленд, я бы решил, что я самый непривлекательный мужчина в городе. Но, само собой, это твоя привилегия.
