— Как почивали, батюшка Петр Андреевич? — заботливо обратился к гостю. — Хорошо ли?
— Отменно, отец мой, — ответил Петр Андреевич, с новым каким-то интересом окидывая взглядом князя Романа и отмечая про себя с едким злорадством: «А не глуп, ох, не глуп и то сам знает, и в том уверен. И в том ему будет погибель. Ну да поглядим…»
— Из Петербурга отъезжая, государя в добром здравии оставить изволили? — еще заботливее и несколько умеряя ясную улыбку, осведомился князь Роман.
«Ага, торопишься», — быстро отметил про себя Петр Андреевич.
— Государь здоров, бодр, — ответил он кратко и замолчал, ожидая. И дождался.
— Сердцеведцы иные, — широко все по-прежнему улыбаясь, проговорил князь Роман, — мудры, как змии, бывали, а подле себя многого, случалось, не замечали, что другим простым открывалось. И в писании сказано…
— Сказано, князь Роман, сказано, — вздохнул Петр Андреевич и принял вид серьезный. — А про сына моего Ивана тебе что открылось?
— Да боже ж мой! — взмахнул князь Роман руками. — Да и чему открываться…
— Не так, — остановил его Петр Андреевич. — Негоже нам так меж собой, князь Роман. Особенно если в рассуждение взять то, о чем беседовать предстоит. Или не так?
Петр Андреевич взглянул на него тяжело, потянул из кармана табакерку, принялся по ней перстами еле слышно постукивать.
Князь Роман, осекшись, забыл улыбаться и краткое время глядел на него молча, видно что-то соображая. Потом тряхнул головой.
— Верно, Петр Андреевич, — сказал, заскорбел. — А сын твой Иван с месяц тому назад мне на Царицыном лугу на гулянии встретился. Весел был, но в меру, хоть и с Бахусовым участием. И провожать меня увязался. И на том провожании многие мне слова говорил.
— Какие?
Пальцы Толстого вели по-прежнему свой танец по лаковой черной крышке табакерки. Князь Роман задышал тяжело, сказал запинаясь:
— Ты ж не расспросные мои речи слушаешь, и не в застенке мы еще, Петр Андреевич… Просто по любви и приязни уведомить тебя хочу, что воровские речи сын твой Иван говорил, и государя осуждал, и смерть ему предрекал.
Пальцы не дрогнули, и бег их по лаку был все так же равномерен. Князь Роман взглянул на табакерку, усмехнулся:
— И про те слова твоего сына Ивана знаю пока один я.
Он поглядел Толстому в лицо, чтоб тот в сказанном убедился, и тот глаза не отвел и все понял.
— А в остальном все божья воля, конечно, — вздохнул князь Роман, — но и я, грешник, мыслю: земным путем царю Петру Алексеевичу осталось шествовать недолго.
