Доверительный тон был у этого разговора, у этого необременительного сидения в пряничном зале на коврах, и Гурко спросил:
— Без дури никак нельзя?
Старик насупился. Взгляд сквозь кальяновые кольца налился тяжкой силой.
— Нельзя, сыскарь. Вот поглядел на тебя и знаю, нельзя. Стерженек в тебе тугой, его расплавить надобно. Был бы ты попроще, без амбиций, иное дело. Некоторые поумнее тебя рады-радешеньки, что сподобились. Да ты не такой. Тебя гордыня мутит. Но ничего, спесь быстро собьем. Особо не напрягайся, не мудри. Переделка человечка, возврат к природе требуют взаимного сотрудничества. Иначе человечек ломается. Хрупнет — и нет его.
— Непонятны мне ваши намеки, — признался Гурко.
Из складок халата старик извлек блестящий приборчик, похожий на радиотелефон, наставил на Гурко, нажал кнопку: из невидимого сопла вырвался огненный лучик, вонзился в плечо. Боль небольшая, как комар укусил, но ткань задымилась.
— Первое клеймо, — самодовольно пояснил Хохряков. — Второе получишь на распределении. Коли до того дойдет. Тут уж все от тебя зависит. Смири гордыню, сизарек, смири гордыню. Ты же чувствуешь, что спекся? Верно?
— Чувствую. Но не совсем.
Старик хлопнул в ладоши, вернулся Лель.
— Отведи обратно ханурика, Федюня.
С порога Гурко оглянулся:
— Без дури у меня цена другая.
— Цены у тебя вообще нет никакой, — отозвался старик.
В коридоре, пока шли, Гурко посочувствовал отроку:
— Суровый у вас пахан, ничего не скажешь.
Юноша счастливо хихикнул:
— Вельможа меня жалует. Нынче ночью со мной тешился.
…У окна стояла стройная женщина. Оглянулась на его шаги. Гурко ее сразу узнал: Ирина Мещерская, пропавшая без вести парикмахерша. Душа его напряглась. В простом темном платье, без украшений, с копной густых волос, с бледным лицом, освещенная закатным светом, она была так прелестна, как сошедшая в сон жрица любви. Дверь сзади щелкнула. Женщина глядела на него, будто в ожидании чего-то. Гурко на мгновение задумался. Дурь — вот что его беспокоило. Все вокруг было пропитано ДУРЬЮ.
Он прошептал так, что звук был едва слышен:
— Ирина, я пришел дать тебе волю.
Она вздрогнула, метнула взгляд на вентиляционную отдушину. Переступила по комнате и присела на кровать. Очи бездонные, стылые. Он в них поневоле загляделся.
— Меня не надо спасать, я давно спасенная. Чтобы выйти с ней на контакт, ему пришлось напрячься до такой степени, что бросило в пот.
— Ирина, очнись! Зачем тебя прислали?
— Ты сам знаешь.
— Нас слышат?
