Жарким полднем она залетела в барсучью нору и уселась на прохладный нос котенка. Он в ту пору только что пополудничал и рассказывал сам себе сказку. Потому сразу и не проглотил то, что само просилось в рот. А только чихнул и повел усом. Бабочка вспорхнула с носа котенка, но недалеко. Зависла над ним и захлопала крылышками. Котенок моргал глазками, чувствовал великую любовь ко всему живому. Бабочка ему понравилась. Хоть кто-то объявился, на кого можно положить глаз, кого можно будет забавлять сказкой.
В таком же игривом настроении, только немного оголодавший, как-то вышел он из хаты поохотиться. В самой хате все уже было съедено, как подметено. Никто там, кроме той же бабочки, не летал и не ползал, как, впрочем, никто не летал и не ползал и вокруг хаты. Кота уже по походке узнавали соседи и старались приветствовать только издали. А тут появилось какое-то новое существо, которое он до этого не знал. И это существо нисколько не боялось его, спокойно паслось себе на лугу, на его унаследованной от барсуков цветочной клумбе, на щемяще душной медунице, к которой он когда-никогда сладко припадал, кружило над его чабрецом, с которого он утром собирал росу и пил и умывался.
Котенок намерен был наказать нарушителя границ его владений так, чтобы никому неповадно было это делать. Догнать, придавить лапой, обломать крылья и вдоволь поиграть, как это умеют коты всего мира. И мышам это очень по нраву, потому что игры их, кота и мышей, вечные.
Мотылька должно было постигнуть уже справедливое наказание. Он как раз зашился в чабрец, когда кот подкрался к нему и придавил лапой. Но лапа на самом деле поднялась и опустилась, придавив пустоту. Ни в ней, ни под ней ничего не было. Кот растерялся и припал к земле ухом. Там, в глубине, что-то сердито гудело и ворчало и была какая-то маленькая дырочка. Кот, не задумываясь, сунул лапу в ту дырочку. Ее сразу будто огнем обожгло. Только кот был не из пугливых, но терпеливых. Как говорят, что коту в лапы попало, то пропало.
Он выдрал из земли что-то наподобие воробьиного гнезда с множеством каких-то маленьких в черных вельветовых рубашечках с желтыми воротниками воробышков. Успел еще перетянуть лапой по тому гнезду, впутаться в него носиком и лизнуть, попробовать нечто даже более сладкое, чем медуница. А дальше в носу у него стало кисло. Язык от той безмерной сладости запылал огнем, начал расти и скоро уже не вбирался в рот. Котенок еще не знал, что это такое, но, исходя из прежнего опыта, понял, что вопросы задавать поздно, надо как можно быстрее "делать ноги". И он сделал. Ноги опередили даже его самого. Они прожгли, прошили насквозь хату. Только теперь и в хате ему показалось жарко. Он вылетел из нее рыжей бабочкой и запорхал над травой, помчался к речке. Обдувал себя ветерком, но под хвостом припекало, словно кто-то там костерок развел. Во рту все же было сладко.
