Редьярд Киплинг — первый англичанин, ставший обладателем Нобелевской премии по литературе — и поныне самый молодой в истории из ее лауреатов. В 1907 году ему было 42 года. Но только в наше время в Англии начала происходить медленная переоценка его богатого литературного наследия…
Жизненная философия и философия творчества Киплинга поразительно сходны с идеями его современника, замечательного голландского культуролога Йохана Хейзинги (1872–1945), высказанными в самой знаменитой его книге «Хомо люденс» («Человек играющий»):
«Вся поэзия вырастает в игре: в священной игре поклонения богам, в праздничной игре ухаживания, в воинственной игре поединка, уснащенного похвальбой, бранью и насмешкой, в игре остроумия и находчивости. В какой же степени сохраняется это игровое качество поэзии в процессе усложнения и развития культуры?»
Сильнее всего, видимо, игровая сторона поэзии проявляется в произведениях сюжетных — поэме, басне, балладе. Сказка Киплинга «Краб, который играл с морем» великолепно иллюстрирует это положение голландского культуролога.
Киплинг и сам жанр баллады неразделимы.
Русский читатель впервые столкнулся с балладами в переводах В. А. Жуковского из Вальтера Скотта и Ф. Шиллера. У Пушкина к балладам можно отнести «Песнь о вещем Олеге» и «Жениха». Но по-настоящему стал использовать этот жанр А. К. Толстой. Он и поныне остается лучшим из мастеров баллады в непереводной русской поэзии.
То, что баллады Киплинга очень легко и естественно воспринимаются русским читателем, обусловлено во многом именно В. А. Жуковским и А. К. Толстым, основателями столь обычной теперь для нас русской балладной традиции.
Целая толпа поэтов ХХ-го века, тяготевших к жанру баллады вообще и к Киплингу в частности, как я уже говорил, появилась в литературе именно после опубликования в 1922 году переводов Ады Оношкович-Яцыны. В значительной степени эти переводы из Киплинга и повлияли на русских послереволюционных поэтов, многие из которых иностранных языков не знали. Эти переводы открыли новую поэтику, так непохожую ни на вялую символистскую, ни на претенциозную футуристическую. Открыли, как интонационный ключ для романтики вообще, совсем не мрачность байроновскую или лермонтовскую, а сюжеты и интонации, полные силы и жизнелюбия, — «праздничные, веселые, бесноватые», если повторить строчку Н. Тихонова.
Сейчас многие переводы А. Оношкович-Яцыны, если не считать «Пыли» и еще нескольких лучших ее работ, кажутся несколько топорными. Ну хотя бы потому, что Киплинга мы воспринимаем не так однолинейно и приблизительно, как первая его переводчица. И все же она была первой, и в новую для нее поэтику шла почти вслепую… Хотя ее редакторами и были два таких крупных литератора, как Лозинский и, видимо, до него, по утверждению И. Одоевцевой, Н. Гумилев. Однако естественно, что по прошествии целого столетия — а «большое видится на расстоянье» — мы читаем Киплинга во многом иначе, чем это было возможно в самом начале XX века…
